Василий Потто. Кавказская война. Том 2. Ермоловское время (Часть IV)

XXIV. Покорение Кабарды

Зима 1821—1822 года была роковой в жизни Кабарды. Против беспрерывных кабардинских разбоев до того времени шла только пассивная оборона, так как все русские силы на Кавказе отвлечены были борьбой с Чечней и Дагестаном. Теперь наступила пора возмездия, и Ермолов, возвратившись в конце сентября 1821 года из долговременной поездки в Петербург, принял серьезные решения, которые должны были повести к полному и окончательному покорению Кабарды.

Как всегда, план Ермолова, в том виде, как он выполнен, был прост и радикален. Он предположил перенести передовую линию с Малки и Терека в самую землю кабардинцев и, создав при выходах из гор, куда они удалялись в случае возмущения, ряд укреплений, отрезать, таким образом, мирные аулы равнины от буйных горных элементов и от вечно воинственного Закубанья.

Наступала суровая зима, глубокие снега завалили горные ущелья, и постройку крепостей необходимо было оставить до весны. Но чтобы немедленно положить предел разбоям, а в то же время наказать кабардинцев и, уменьшив хотя бы до некоторой степени их престиж в горах, подготовить тем почву полному усмирению, Ермолов решил тотчас же начать против них наступательные действия. С этой целью он приказал ввести в Кабарду некоторые части войск, которые, не имея постоянного местопребывания, а быстрыми переходами появляясь то тут, то там, держали бы кабардинцев в постоянном страхе нападений и препятствовали им выходить из гор. Мера эта была тем целесообразнее, что та же суровая зима и те же глубокие снега вынуждали кабардинцев спустить свои стада и табуны на равнину, и таким образом им приходилось думать скорее о собственной защите и охране своих стад, чем о нападениях и грабежах на линии.

Первый удар нанесен был кабардинцам небольшим отрядом штабс-капитана Токаревского. Из Елизаветинского редута, на Военно-Грузинской дороге, он с ротой Кабардинского полка проник в самые горы, истребил кабардинский пикет и, захватив стадо рогатого скота, распространил тревогу среди непокорного населения. Когда рота двинулась назад, перед нею появилась неприятельская конница и завязала жаркую перестрелку. По счастью, одним из первых пушечных выстрелов был убит предводитель, а вслед за тем картечь разом положила на месте до двадцати кабардинцев. Это решило участь столкновения: неприятель бежал с такой поспешностью, что не захватил даже двух тел с поля битвы. Русский отряд отделался в набеге одним убитым казаком и одним раненым солдатом.

Вслед за тем командующий линией генерал Сталь решил наказать абазинские аулы на Куме, служившие вечным притоном для закубанских горцев и нередко вместе с ними принимавшие деятельное участие в набегах. На первый раз обречены были на гибель три наиболее населенные смежные аула: Махуков, Хохандуков и Бибердов. В селении Солдатском составлен был с этой целью отряд из двух рот Тенгинского полка, при двух орудиях, и трехсот линейных казаков, под общей командой Тенгинского полка майора Курилы.

В ночь на пятнадцатое декабря 1821 года отряд уже подходил к аулам. Было известно, что жители предупреждены, и в русском отряде не могли рассчитывать на неожиданность нападения, а надеялись только на быстроту и стремительность удара. Линейные казаки, имея во главе командира Волжского казачьего полка капитана Вирзилина и штабс-ротмистра Якубовича, действительно, с такой решимостью и так стремительно ударили в шашки на передовые посты кабардинцев, что моментально сбили их и явились перед жителями, совершенно не ожидавшими такого результата. Волжская сотня, есаула Лучкина, и моздокская, хорунжего Старожилова, первые ворвались в аулы. Все, что захвачено вне домов, было изрублено, все, что успело бежать и скрыться в домах, было забрано в плен.

Добычей казаков было до тысячи голов лошадей и рогатого скота и сто сорок девять человек пленных.

Этим дело, впрочем, не кончилось, и жаркий бой по обычаю черкесов завязался только тогда, когда отряд начал отступление. Сильная кабардинская конница, предводимая князем Арслан-беком Биарслановым, преградила отряду дорогу. Теперь вся тяжесть боя легла на тенгинские роты. Бешеные атаки кабардинцев были, однако, скоро отбиты, и сам Биарсланов упал с коня раненым. Кабардинцы дрогнули и побежали. Горячая перестрелка, однако же, стоила отряду четырнадцати человек убитыми и ранеными.

Отрад вернулся в Солдатское со всей добычей. Ермолов приказал отобрать из пленных всех годных к службе и сдать в солдаты, менее годных отправить на крепостные работы, а жен и детей выменять на русских пленных; тех же, которые останутся за разменом, раздать помещикам и казакам в услужение.

Между тем сформировался и отрад для постоянных действий в Кабарде, под командой полковника Кацырева, имя которого скоро загремело по всей Кавказской линии. Отряд состоял из батальона Кабардинского полка в тысячу штыков, при четырех орудиях, и из двух сотен линейцев; накануне нового года он был уже в Екатеринограде, готовый к выступлению.

Ему предстояло идти к Татартубу и по пути истребить Боруковские аулы, принадлежавшие узденям Кучука Джанхотова. Но, чтобы скрыть истинные цели движения, Кацырев сначала вторгся в Малую Кабарду. Там, у Голюгаевской станицы, к нему присоединилось двести конных чеченцев и сотня моздокских казаков, под командой известного чеченского пристава капитана Чернова, и соединенные силы ночью на второе января быстро перешли на левый берег Терека и двинулись прямо на боруковцев. В то же время особый отряд, высланный из Елизаветинского редута со штабс-капитаном Токаревским, отрезал аулы от гор, откуда также должны были теснить кабардинцев мирные племена осетин дигорцы и аладирцы. Аулы были таким образом окружены, но оказались почти пустыми: кабардинские семейства успели заблаговременно выбраться в горы, и только в двух аулах, Баташева и Анзорова, стремительно налетевшая конница застала и истребила до тридцати человек и двенадцать захватила в плен.

Разорение пустых аулов, конечно, не могло уже произвести большого впечатления на кабардинцев, и Кацырев быстро повернул на речку Шагволу к аулам али-Мурзы Кудякова, но и эти оказались пустыми. Тем не менее, при переправе через реку Урух произошла горячая перестрелка, стоившая кабардинцам двух известнейших предводителей, а русским – храброго штабс-ротмистра Якубовича, раненного ружейной пулей. Отряд пошел дальше к горам, предавая огню и опустошению лежавшие по пути аулы, но кабардинцы сами предупреждали его, истребляя постройки и запасы, и наконец, отняли у отряда всякую возможность кормить лошадей. Восемь дней провел отряд в беспрерывных движениях, и восемь дней довольствовал лошадей жалкой травой, оставшейся еще под снегами. Вдобавок настали оттепели, и снег почти весь сошел; кабардинцам открылась возможность угнать табуны свои в горы, и попытка захватить один из них, десятого января в ущелье Вогацино вызвала только напрасную перестрелку и напрасные потери. Ни одно отчаянное нападение не удавалось: отряд был окружен наблюдательными кабардинскими пикетами и скрытые движения были невозможны. В таких обстоятельствах Сталь решился предписать отряду прекратить военные действия до более благоприятного времени.

Потеря кабардинцев в делах с Кацыревым была значительна главным образом в том, что у них, как нарочно, перебиты были лучшие их вожаки. Но и со стороны русского отряда общая потеря простиралась за тридцать человек убитыми и ранеными.

В то же время действовали и отдельные отряды майоров Курилы и Тарановского. Курило четырнадцатого января ходил к верховьям Малки со стороны Георгиевска, но возвратился без всяких результатов и без добычи. Тарановский действовал гораздо удачнее. Переправившись за Малку в селении Солдатском и оставив пехоту на реке Чегем, он с одной конницей, состоявшей из семнадцати волжских казаков, пятидесяти осетин и семидесяти пяти бабуковцев (жителей мирного кабардинского аула, поселенного на земле волжских казаков), бросился за реку Шалуху и, не потеряв ни одного всадника, истребил кабардинский пикет в двадцать человек, захватил триста пятьдесят шесть лошадей и до двухсот голов рогатого скота. Ермолов обратил особое внимание на участие в этом походе бабуковцев и, чтобы окончательно рассорить их с кабардинцами, приказал: “Из получаемой добычи в делах, где будут находиться бабуковцы, непременно давать им некоторую часть оной, а если не захотят брать, то принуждать к тому”.

Отряд Кацырева между тем не вышел из Кабарды и лишь переменил систему своих действий. Нужно сказать, что в те времена вся Большая Кабарда подчинялась четырем княжеским фамилиям: бек-Мурзины и Кантукины, владели землями против линии, простиравшимися до горной Осетии; аулы Атажукиных и Мисостовых скрывались при верховьях Баксана, сообщаясь непосредственно с Закубаньем, поддерживавшем в них дух мятежа и сопротивления. И вот, непрерывными движениями между Баксаном и Тереком Кацырев держал аулы бек-Мурзиных и Кантукиных, не имевших выхода из своих гор, в постоянном страхе и ожидании нападений и прекратил их набеги на линию. Но в аулах Мисостовых и Атажукиных, где возникло сильное стремление к побегу за Кубань, чему воспрепятствовать Кацырев был не в силах, возможность скрыться от преследования русских войск поддерживала пламя бунта и жажду мстительных нападений на русские пределы.

Для наблюдения за этими последними аулами Сталь составил новый отряд из двух рот Тенгинского полка, сотни линейцев и части бабуковской конницы, при трех орудиях, под начальством майора Курило, и расположил его на Малке с тем, чтобы он постоянными переходами мимо деревень Мисостовых и Атажукиных держал их в страхе за свои собственные жилища. Мера эта, однако, не дала ожидаемых результатов. Еще отряд не успел сосредоточиться, как пятьсот закубанских наездников, под предводительством беглых кабардинских владельцев Атажука Магометова, Хамурзы Джембулатова и Карачая Казиева, перешли Кубань в верховьях, близ Каменного Моста, и тридцать первого января 1822 года уже были в тех абазинских аулах, которые в прошлом году были истреблены майором Курило. Под прикрытием этой партии около двухсот пятидесяти семейств из мятежных кабардинских аулов, Жантемирова и Трамова, ушли за Кубань со всем своим имуществом. Воспрепятствовать этому побегу при наличных силах не представлялось никакой возможности; войск не было, стянуть же сюда все роты Тенгинского полка, расположенные по селениям Ставропольского уезда, было бы мерой крайне рискованной, потому что та же партия, предводимая такими отчаянными разбойниками, ринулась бы немедленно на беззащитные селения и предала бы их грабежу, огню и опустошению.

При настоящих обстоятельствах ей, однако, не было возможности значительно вредить русским селам. И тем не менее скоро она встревожила линию несколькими дерзкими нападениями. Четвертого февраля, почти в полдень, донского войска хорунжий Тетеревятников ехал с поста Шараповского на пост Кумский. На половине дороги между ними лежал пост Танлыцкий, на котором почему-то не было приготовлено для него конвоя. Тетеревятников на “авось” поехал дальше, сопровождаемый только одним драбантом. Верстах в трех от селения, на спуске в балку, он вдруг очутился перед пятисотенной партией. Деваться ему было некуда. Между тем человек семь горцев уже скакали к нему навстречу. Грянул залп, и драбант упал мертвый; лошадь его и все имущество офицера, бывшее в тароках, стало добычей горцев. Сам же Тетеревятников, воспользовавшись удобным моментом, соскочил с коня и спрятался в кустах. Выстрелы были услышаны между тем на соседних постах. Поднялась тревога, и к месту происшествия поскакали, с одной стороны, донские посты, под личной командой командира полка подполковника Тарасова, с другой – конный резерв Кубанского казачьего полка, с сотником Кузнецовым; собралось всего около девяноста казаков.

В то же время, по ту сторону балки, несся на тревогу весь Кумский пост из десяти казаков, при уряднике Вагине, не подозревая гибели, закрытой от него крутыми склонами балки. Напрасно казаки Тарасова кричали им об опасности; те с налета ринулись прямо в овраг и неожиданно врезались во всю пятисотенную партию.

Видя страшную опасность, которой подвергся малочисленный казачий пост, Тарасов и Кузнецов стремительно ударили на выручку, но кабардинцы сами бросились навстречу им в шашки, и, после минутной схватки, казаки были опрокинуты, оставив на месте боя двенадцать тел и одного раненого. Храбрый Кузнецов, врезавшийся на глазах у всех в самую середину неприятельской толпы, пропал без вести. Кумский пост был истреблен. Казаки Тарасова, отброшенные к Танлыцкому посту, заперлись в нем и отразили жестокое нападение горцев. Партия не стала, впрочем, домогаться взятия поста и отошла за Кубань.

Прошло несколько дней, и та же партия ночью опять вошла в русские пределы, но тут она ограничилась лишь отгоном пасшихся верстах в десяти от Кубани табунов ногайского владельца Азамат-Гирея. Храбрый Азамат со своими ногайцами немедленно бросился в погоню за Кубань и скоро настиг партию. Горцы вступили в переговоры. Всех лошадей Азамата они возвратили, остальных же, принадлежавших бабуковцам и другим мирным кабардинцам, увели с собою, сказав, что если хозяева желают получить их обратно, то пусть приедут за ними сами.

Было два-три случая и мелких разбоев, совершенных малыми шайками, вероятно, отделявшимися все от той же пятисотенной партии. Так, седьмого февраля пятнадцать человек кабардинцев появились в степи около села, принадлежавшего генерал-майору Столыпину. Четверо из них напали на ехавших в арбе двух мирных кабардинцев и завезли их на помещичье гумно, где были уже остальные одиннадцать хищников также с добычею, состоявшей из отставного солдата, женщины, двух мальчиков, двух лошадей и трех пар волов с повозками. Партия осторожно выждала на гумне вечера и только уже тогда, посадив женщину и двух мальчиков на лошадей, отправилась с ними вверх по реке Золке; солдата изрубили, мирных же кабардинцев, провезя несколько верст, связали и бросили среди степи в их же арбе, запряженной волами.

Семнадцатого февраля, ночью, небольшая шайка повторила нападение на моздокские хутора, называемые Соколова, захватила двух казачьих детей и угнала по ста восьмидесяти штук лошадей и рогатого скота.

Большая пятисотенная партия закубанцев между тем не расходилась. Отошедши за Кубань, она расположилась в верховьях Большого Зеленчука. Князья Мисостовы и Атажукины часто ездили туда и вели деятельные переговоры о том, как можно было догадываться, чтобы перевести за Кубань подвластные им аулы.

Тогда Сталь увидел необходимость возвратиться к своему прежнему проекту и выставить отряд майора Курилы на Малке, не в дальнем расстоянии от Каменного Моста, возле которого сходятся все арбяные дороги, ведущие из Кабарды к Кубани. В то же время Кацыреву было приказано подвинуться к Баксану, чтобы, с одной стороны, поддерживать отряд майора Курилы, а с другой – угрожать аулам Мисостовых и Атажукиных. Для прикрытия же Ставропольского уезда вызвана была часть войск из Чечни и составлен особый также подвижной отряд, расположившийся в городе Александрове и в Круглолесском селении.

Одиннадцатого февраля Кацырев уже был у Кызбуруна, восемнадцатого он отогнал в Баксанском ущелье значительные стада, девятнадцатого за рекою Гунделеном истребил аул со всеми хуторами узденя Мансоха, а двадцатого проник в ущелье Табашин и после жаркого дела истребил два аула, принадлежавшие Мисостовым и Атажукиным. Во всех этих аулах отряд потерял одного офицера и двадцать нижних чинов убитыми и ранеными.

Одиннадцатого марта Кацырев шел уже по направлению к горам; но здесь, при самом же начале движения, он был открыт конной партией кабардинцев в сто пятьдесят человек, направлявшихся под предводительством известного Таусултана Атажукина для разбоя на линию. Атажукин разослал во все стороны гонцов с извещением о движении отряда, приказав отгонять с равнин табуны и стада и собираться для защиты. Казаки, на глазах которых угоняли скот, пытались воспрепятствовать этому, но везде встречали сильные партии и успеха не имели. Тем не менее, в течение семи дней, при беспрерывной перестрелке, пять больших аулов, не считая отдельных хуторов, кошей и кутанов, были истреблены до основания. Между ними аул владельцев Касаевых защищался так упорно, что раздраженные солдаты Кабардинского полка перекололи в нем всех, не успевших скрыться,– и мужчин, и женщин.

В это время в Кабарде появились грозные прокламации Ермолова, требовавшие покорности, но обещавшие пощаду всем, кто добровольно выйдет из гор и поселится на равнине. Кабардинцы, действительно, изъявили готовность покориться, но под тем непременным условием, чтобы им дозволено было остаться в ущельях; в залог своей верности они предлагали выдать всех русских пленных. Им было отказано и объявлено, что все, остающееся в горах, будет признаваться открыто враждебным России. Тогда, устрашенные погромами Кацырева и не видя другого исхода из своего положения, многие кабардинцы мало-помалу стали склоняться на предложение Ермолова, и в течение уже марта вышло на плоскость четырнадцать больших аулов, в которых насчитывалось до девятисот сорока пяти домов. Большая часть из них осела по левому берегу Терека, другие расположились по Уруху, Баксану и по небольшим речкам. Переселенцы, прибывшие с семействами и со всем имуществом, стали сперва бивуаками, откладывая постройку домов до весеннего времени.

К сожалению, положение их оказалось весьма критическим. С одной стороны, им постоянно угрожали буйные, злобствующие на их покорность и не хотевшие выходить из гор кабардинцы, с другой – по печальному недоразумению они были разбиты и ограблены самими же русскими. Едва переселенцы стали на своих местах, как на них налетели отряд штабс-капитана Токаревского из Елизаветинского редута и мирные чеченцы, под командой капитана Чернова, из Моздока; несколько человек было убито, несколько захвачено в плен, стада отогнаны, имущество разграблено. Встревоженные власти поспешили прекратить смятение. Переселенцам с лихвой возвращено было все, что они потеряли, но нужно было опасаться острой вражды между кабардинцами и чеченцами, и кабардинцы, действительно, уже просили позволения ограбить чеченцев. Токаревскому был сделан строгий выговор. “Непростительно,– писал ему генерал Вельяминов,– если не знали вы, что аулам сим позволено от правительства жить на занимаемых ими местах с обещанием, что никакого вреда им не будет; еще непростительнее, если известно вам было означенное позволение, и вы заведомо нарушили данное главнокомандующим слово”. Гроза чеченцев, Чернов, не лишился места только благодаря заступничеству Грекова. “Не могут быть мне неизвестны недостатки Чернова,– писал он Ермолову,– но этот человек необходим, и не по тем сведениям, которые он доставляет,– эти сведения я получаю и от лазутчиков,– но за его необыкновенную храбрость, которая наводит страх на все чеченское население”.

Все эти обстоятельства затрудняли дело переселения кабардинцев на плоскость. Остававшиеся в горах старшины и князья всеми силами старались не допускать и мысли о переселении. Состоялось даже между ними большое совещание, на котором присутствовали многие закубанские кадии, и положено было: если им не удастся испросить себе у русских властей дозволение остаться в горах, то вырвать это позволение силою – разбоями и грабежами на линии. Один из кабардинских владельцев, Арслан-бек Бесленеев, первенствовавший между мятежниками, уже два раза посылал своего сына Адыга в район правого крыла, а закубанцы, действуя под влиянием брата его, Дженбулата Атажукина, прорвались с партией к селению Круглолесскому, убили нескольких жителей и сожгли часть деревни. Партии самого Арслан-бека, разделившись на части, день и ночь следили за малейшими движениями русских отрядов и в то же время грабили и били тех кабардинцев, которые переселялись на плоскость. В немирной Кабарде открыто говорилось, что как только русские войска уйдут (о постоянном пребывании их в кабардинских землях не допускалось и мысли), то жилища переселенцев будут истреблены, стада их угнаны, а сами они переведены обратно в горы.

Уже некоторые из переселенцев, напуганные угрозами, бежали обратно в ущелья. Задача русских властей чрезвычайно усложнилась. Нужно было заботиться в одно и то же время и об охранении границ, и о защите переселенцев, и о создании препятствий кабардинцам к выселению за Кубань, куда их сманивали владельцы. В таких обстоятельствах и чтобы наконец положить предел кабардинской дерзости, Кацырев вынужден был сделать еще две экспедиции. Двадцать пятого марта он вошел в Чегемское ущелье и истребил аулы Тамбиева, а второго апреля двинулся на речку Нальчик и занял аулы Шаупцова и Кондорова. Здесь отряд остановился для наблюдения за общим собранием кабардинцев, которое также подвинулось к Нальчику. Кабардинцы несколько раз присылали к Кацыреву депутатов с просьбой дать им свободно совещаться, удалив отряд к Малке или к Тереку. Кацырев ответил, что согласен сделать это, если ему дадут в аманаты шесть князей из почетнейших фамилий и старшего кадия. Кабардинцы отказали. Тогда Кацырев, видя, что они только стараются выиграть время, четвертого апреля сам быстро двинулся к месту сборища, которое едва успело рассеяться. Аул владельца Каспулата Канчукова, где оно происходило, был занят и истреблен после недолгой, но горячей перестрелки. Русские потеряли здесь десять человек, со стороны кабардинцев было убито и ранено также только человек пятнадцать, но в этом незначительном числе были ранены оба сына Арслан-бека Бесленеева, Тембот и Адыг, и последний смертельно, был ранен также старший эфендий кабардинского народа и бесленеевский кадий.

Влияние закубанцев на кабардинские волнения не подлежало сомнению, и чтобы заставить их заботиться больше о собственной своей обороне, чем о политической судьбе кабардинцев, Сталь, одновременно с последним движением Кацырева, приказал донскому полковнику Победному сосредоточить сильный отряд в Воровсколесской станице и сделать набег в верховья Кубани, чтобы отогнать конные табуны, принадлежавшие абазинцам. Победнов, имея в сборе до семисот казаков, ногайцев и бабуковцев, второго апреля перешел за Каменный Мост и быстрым движением не только захватил значительный конский табун, но и отару овец более чем в шесть тысяч голов. Абазины, слабые числом, застигнутые врасплох, не могли и думать об открытом сопротивлении и лишь устроили засаду в тесном ущелье на пути отступления отряда. И вот, едва скучились в ущелье овцы и лошади, абазины открыли пальбу, произведя невообразимую сумятицу в испуганном стаде. Войска поставлены были в положение затруднительное; к счастью, удачный картечный выстрел заставил неприятеля покинуть засаду, и отряд Победнова без потери вышел к Баталпашинску.

Отряд Кацырева, занимая в Нальчике центральную для Кабарды позицию, чрезвычайно стеснял кабардинцев, и одна депутация за другой являлись к нему. Но на все попытки начать переговоры он отвечал требованием безусловной покорности и отсылал депутатов ни с чем.

Кацырев расчетливо, но смело пользовался всеми случаями вредить кабардинцам. Был, например, такой случай. Один из известнейших разбойников, Якуб-бек, уже переселившийся на плоскость, явился к нему с известием, что близ старого аула узденя Аджи Тамбеева пасется табун в тысячу голов и что можно захватить его, если действовать скрытно и осторожно. Кацырев знал Якуб-бека за мошенника, на слова которого положиться было опасно, но, с другой стороны, ему было известно также о кровной вражде его с узденями, которым принадлежали лошади, и он решился воспользоваться его указаниями. Семнадцатого апреля, как только в лагере пробили вечернюю зарю, Кацырев тихо поднял отряд и ночью повел его на реку Кешпек. На рассвете казаки увидали табун. Но пока они скакали во весь опор, табун уже был загнан в лесистое ущелье, и им удалось отхватить только косяк в восемьдесят лошадей. В то же время другая часть казаков вскочила в аул Аджи Тамбеева. Человек двадцать пеших горцев, захваченных в нем, заперлись, в сакле, объявив, что будут драться насмерть. Сакля была каменная, и казаки, ограничившись наблюдением за нею, дали знать в отряд. Оттуда поспешно прибыли две роты старого Ширванского полка. Кабардинцам предложили сдаться – они отвечали выстрелами. И когда из русских рядов выбыло несколько человек, Кацырев велел взять саклю штыками. Озлобленные ширванцы ринулись на приступ. Храбрый капитан Красовский первый вскочил в выбитую дверь и первый пал на пороге ее, сраженный пулей, еще несколько солдат было ранено, но остальные ворвались и истребили всех без пощады. Восемнадцать трупов, вытащенных из сакли, были так обезображены, что бывшие в отряде мирные кабардинцы не могли узнать ни одного из них.

Этим эпизодом закончились самостоятельные действия кацыревского отряда. Насколько принесло пользы его присутствие в Кабарде, можно судить уже по тому, что в течение всего времени, пока он действовал там, на линии было почти спокойно, и нападения кабардинцев ограничиваются только вышеприведенными случаями.

Задача, предначертанная ему Ермоловым, была исполнена, судя по средствам, находившимся в его распоряжении, весьма успешно. В постоянном движении в течение четырех месяцев к ряду, бивуакируя под открытым небом, в снежных сугробах и среди весенней грязи, часто без продовольствия и фуража, Кацырев держал всю Кабарду в страхе и неизвестности, откуда ждать нападения. Заботясь о собственной обороне среди своих аулов, кабардинцы не могли сосредоточить значительных сил, чтобы противопоставить отряду серьезную преграду, а между тем он, появляясь всюду, громил их и отгонял стада. Но Кацырев не мог проникнуть в недоступные ущелья гор; эту задачу принял на себя уже сам Ермолов, когда наступила весна.

В мае 1822 года Ермолов прибыл в Екатериноград, где уже собраны были два батальона пехоты, восемь орудий и триста линейных казаков. Над отрядом Кацырева принял начальство сам генерал Сталь и передвинул его с Баксана на Малку, к урочищу Каменный Мост. Третий отряд, под командой донского полковника Победнова, наблюдал верховья Кубани.

Экспедиция началась двадцать второго мая. Прежде всего в ущельях Уруха, Черека, Нальчика и наконец Чегема произведены рекогносцировки; кое-где происходили незначительные стычки, в ущелье Черека сожжено несколько селений, в Нальчике отбит табун лошадей и отара овец в четыре тысячи голов, в Чегеме истреблен сильный аул. Наконец войска вступили в ущелье Баксана, самой многоводной реки в Кабарде, вытекающей с южной покатости горы Эльбрус, и здесь им пришлось испытать беспримерные трудности. Войска направились по обоим берегам реки: по правому шел Ермолов, по левому – Сталь. Свирепый и шумный Баксан, теснимый со всех сторон громадными утесами, с ревом и грохотом падал каскадами, с поражающей силой ворочая огромные каменные глыбы, отторгнутые от гор. Дорога лепилась по карнизам скал, висевших над безднами, и была так узка, что несколько казачьих лошадей сорвались с кручи в волнующуюся бездну. Со страхом смотрели войска, как стремительная сила течения влекла несчастных животных через подводные камни, дробя их на мелкие части. “Прибоем волн,– говорит один участник этого похода,– выбрасывало на берег то словно топором отрубленные ноги, то окровавленные головы несчастных жертв. С ужасом думалось, что точно то же было бы с теми из нас, кто имел бы несчастье споткнуться или у кого закружилась бы голова на этом страшном карнизе”.

В самом узком и страшном месте ущелья кабардинцы задумали остановить отряд и с этой целью соорудили громадный завал на правом берегу Баксана. Ермолов узнал об этом через лазутчиков, и батальон закаленного в боях Ширванского полка (старые Кабардинцы) был выслан вперед – овладеть завалом. В то же время отряд генерала Сталя начал спускаться к Баксану выше Мисостова аула, чтобы зайти в тыл засевшему в завалах неприятелю.

Пройдя некоторое расстояние узкой тропинкой, лепившейся по карнизам скал, Ширванцы подошли к такому месту, где эта тропинка обрушилась, образовав провал сажени в три глубиною, за которым опять продолжалась. Крутые голые скалы окружали эту дикую местность, и обойти провал не было возможности. Батальонный командир уже хотел было возвратиться назад, когда к нему подошел старый кавказский ветеран, которого в батальоне называли Дядей.

– Как же это так, ваше высокоблагородие,– говорил он,– воля ваша, а вернуться назад нам не приходится: еще и примера такого не было, чтобы мы не дошли туда, куда послал Алексей Петрович.

– Да что же нам делать? – ответил командир с некоторой досадой.– Ведь у нас нет крыльев, чтобы перелететь через провал.

– Как что делать? – возразил батальонный Дядя,– а вот позвольте-ка, ваше высокоблагородие…

С этими словами он снял с себя скатанную шинель, развернул ее и бросил в провал.

– Ну, ребята! – крикнул он.– Шинели долой, бросай их туда.

Солдаты последовали его примеру. Тогда старик перекрестился и, крепко обхватив ружье, прыгнул в провал…

– Ой, да как же мягко, братцы! – крикнул он оттуда солдатам.– Постойте-ка, дайте-ка я еще поправлю, да порасстелю шинели, чтобы вам было еще мягче!..

Батальонный командир поблагодарил Дядю за славную выдумку. Он спрыгнул первый, потом офицеры, а за ними солдаты. Препятствие было обойдено.

Другому Ширванскому батальону, высланному из колонны Сталя в обход, по ту сторону Баксана, встретилось препятствие иного рода: тропинка там преграждалась гигантской отвесной скалой, перед которой отряд остановился в недоумении. Оставалось, по-видимому, возвратиться назад, чтобы отыскивать новую дорогу, но сметливость опытного кавказского солдата выручила и здесь.

– Позвольте-ка, ваше высокоблагородие,– сказал один из стариков командиру,– еще раз осмотреть хорошенько скалу-то, ведь бусурманы куда же нибудь да ходили по этой тропинке.

И долгие поиски увенчались успехом. Он нашел, действительно, в самом низу небольшое узкое отверстие, заваленное землей и камнями.

– Ага! Вот их лазейка,– крикнул он и первый, припав на землю, прополз через тесную, шедшую наклонно щель в скале, за ним один за одним последовали солдаты.

Первые люди из предосторожности спустились на веревках, прочие ложились боком и скатывались, как по желобу, обхватив ружье обеими руками. Дошла очередь до батальонного командира майора Якубовича. Человек весьма тучный, он завяз в отверстии так, что солдаты долго не могли протиснуть его ни взад, ни вперед. Наконец схватили за ноги и потащили волоком; на нем изодрали сюртук, оборвали все пуговицы, но все-таки протащили. “Место сие,– говорит Ермолов в своих воспоминаниях,– так и осталось под названием Дыра Якубовича. Порядочно помятый, майор немного покряхтел, велел подать себе манерку, выпил водки, встряхнулся и встал.

– Ничего, ребята,– сказал он,– мы славно пролезли. Благодарствуй, Дядя, что отыскал лазейку. Теперь – вперед…

Таким образом, первое дело было сделано. Следовавшие за батальонами команды уже позаботились об устройстве дороги: провал засыпали землей и каменьями, а узкое отверстие в скале кое-как порасширили, и остальные войска могли продолжать путь уже с меньшими препятствиями. Ночью четыре орудия из отряда Ермолова подняты были людьми на гору, и несколько выстрелов заставили неприятеля очистить завал с такой быстротой, что не оказалось даже надобности в содействии боковой колонны, и когда батальон майора Якубовича подошел к завалам, они уже были очищены.

Около осетинского аула Ксанти собрались главнейшие кабардинские владельцы; здесь ожидался кровавый бой. Войскам еще с вечера приказано было готовиться к упорной борьбе, в которой пришлось бы брать штурмом ряд огромных каменных завалов. Но кабардинцы не выждали наступления и ночью бежали за Кубань; осетины пришли просить пощады. “Вообще,– замечает под влиянием этого факта Ермолов,– кабардинский народ дошел до той степени упадка, что нет уже признака прежних свойств его, и в сражениях уже нет прежней смелости, которой кабардинцы отличались от других народов… Воспоминания прежних воинственных подвигов, деяний знаменитейших из их соотечественников усилили в них чувство нынешнего ничтожества, а вместе с ним народились и все гнуснейшие пороки их”.

Заняв оставленные кабардинцами завалы, войска продолжали двигаться вперед. Батальоны шли по одному человеку, так как во многих местах тропинки на страшной высоте извивались по скалам, нависшим над Баксаном, будучи шириной не больше аршина. “Я сам,– рассказывает Ермолов,– некоторое расстояние переправлялся не иначе как ползком, ибо кружилась голова от вида волн Баксана, кипящих под ногами”. И такой путь шел на протяжении целых трех верст. В одном месте даже горные орудия пришлось перетаскивать на желобах, окованных железом; снаряды же розданы были людям и переносились на руках. Но сопротивления нигде не встречалось: неприятель бежал, и по высотам, в отдалении, можно было видеть спасающиеся семейства кабардинцев и угоняемые стада. Майор Якубович со своим батальоном преследовал бегущих. В одном месте его отряд должен был проходить под горой, а с вершины ее кабардинцы сбрасывали огромной величины камни. К счастью, ударяясь о нависшую скалу, они безвредно пролетали над отрядом, и батальон не потерял ни одного человека.

Но вот и верховья Баксана. Далее уже нет пути. Кругом стоят громады снеговых гор, и седой исполин Эльбрус высится над ними величавый и недоступный.

Войска повернули назад. На первом возвратном ночлеге отряды Ермолова и Сталя расположились по обеим сторонам Баксана, друг против друга. Река здесь не шире двадцати-тридцати саженей, но ужасный шум волн глушит человеческий голос, и сношения между отрядами производились письменно: бумагу привязывали к камню и перебрасывали через реку; попадал камень в воду – писали новую бумагу.

Можно было, впрочем, установить сообщение и по мосту. Но всякий, кто увидел бы воздушный мост, висевший там над бездной, отказался бы от самой мысли об этом. То были просто две тонкие слеги, перевязанные прутьями и перекинутые с одного берега на другой; они колыхались, как канат акробата, а под ними ревели бешеные воды Баксана, дробясь о подводные скалы и обдавая путника мелким дождем. “Память рисовала нам кровавую картину гибели казачьих лошадей,– говорит один очевидец,– и охотников балансировать над пропастью являлось не много”.

Между кабардинцами распространился ужас; они, не допускавшие и мысли, чтобы русские могли предпринять экспедицию хотя бы только в Баксанское ущелье, видели теперь русское оружие в таких местах, которые в представлениях самих местных жителей были даже и для них недоступны.

Из Баксанского ущелья войска прошли на Куму и стали близ истребленных в предыдущем году абазинских аулов. Отсюда генерал Вельяминов с частью отряда отправился на Кубань, к Каменному Мосту, чтобы препятствовать кабардинским князьям при побеге за Кубань уводить с собою и подвластные им аулы. Отряд, однако, опоздал; когда он подошел к месту назначения, большая часть кабардинцев уже переходила реку. Он захватил только конец переправы и успел отбить скот. Затем деятельность отряда Вельяминова не могла уже быть слишком значительной; случилось раз, что несколько отборных охотников карабинерного полка ночью переплыли за Кубань и сожгли селение, да во многих местах происходила перестрелка.

Двадцать четвертого июля экспедиция Ермолова совершенно окончилась, и отряд возвратился на линию. Главнокомандующий отправился в Константиноград, осмотрел минеральные источники и положил основание нынешнему городу Пятигорску.

Войска отдыхали, впрочем, недолго: в начале августа Ермолов снова повел их в Кабарду, на этот раз уже с тем, чтобы больше не оставлять ее. Переправа через Терек в Екатеринограде была сопряжена с чрезвычайными трудностями. Река бушевала, и пехоте пришлось переходить ее вброд тесными рядами, держа друг друга за руки; в глубоких местах казаки, верхом, составляли улицу; через реку протянуты были привязанные концами к орудиям канаты, и люди держались за них в местах наибольшей стремительности течения. И несмотря на все эти предосторожности, несколько человек все-таки были увлечены ужасной быстротой реки и спасены не без усилий. В конце концов вся переправа стоила Ермолову пяти потерянных ружей и двух десятков овец из порционного скота.

За Тереком войска разделились на две части: одна тотчас же приступила к постройке ряда укреплений, образовавших новую Кабардинскую линию; другая составила подвижные резервы, имевшие назначение удерживать кабардинцев от враждебных действий и тем способствовать беспрепятственному возведению крепостей.

Кабардинцы, конечно, не остались равнодушными к мере, навсегда подчинявшей их русской власти и русскому оружию, и домогались всеми силами остановить постройку крепостей.

Ермолов ответил на эти домогательства с внушительным лаконизмом. “О крепостях просьбы бесполезны,– писал он,– я сказал, что они будут, и они строятся”. К осени они были настолько готовы, что могли служить прочным оплотом против кабардинцев.

Новая Кабардинская линия проходила по подошвам так называемых Черных гор, от Владикавказа по верховий Кубани, состоя из пяти главных укреплений, расположенных при выходах из горных ущелий рек: Баксана, Чегема, Нальчика, Черека и Уруха, и из многочисленных промежуточных постов. Все кабардинское население, переселившееся на плоскость, совершенно отрезывалось ею как от гор, так и от Закубанья и вынуждалось покинуть самую мысль о враждебных отношениях к России.

Таким образом Кабардинская линия обеспечивала центр Кавказской линии со стороны Кабарды. Но на западе, за верховьями Кумы и Малки, до самой Кубани лежали пустые, незанятые пространства, дававшие возможность производить на него нападение из-за Кубани. Ермолов предположил заселить его линейными казаками. Но чтобы теперь же, по возможности, обезопасить и этот район, представлявший один из слабейших пунктов Предкавказья, и прикрыть минеральные воды и Георгиевск, он восстановил Кисловодское укрепление, а далее, в направлении к верховьям Кубани, учредил сильные укрепленные посты: на реке Подкумок, при урочище Бургустан, в самых верховьях Кумы, у Ахандукова аула, на самой же Кубани – у Каменного Моста и в верховьях Тахтамыша. Наконец, посредством сильного укрепленного поста, выдвинутого на реке Кулькужин, вся эта новая линия связывалась с Баксанским укреплением.

Все кабардинские аулы, еще сидевшие между Кумой и Малкой, были в то же время переселены за линию укреплений, на правый берег Малки, на кабардинскую плоскость. Ногайцы, жившие по Кубани, также отодвинуты от реки и подчинены уже русскому приставу. Султану их, Менгли-Гирею, была предоставлена свобода жить, где пожелает, а в вознаграждение оказанных России заслуг, сверх пятитысячного пенсиона, отведено в вечное потомственное владение пять тысяч десятин земли. Так исчезло политическое значение знаменитого некогда султана, управлявшего ногайцами еще со времен первого командования на линии Гудовича.

Воинственная роль Кабарды окончилась навсегда. Но мирный быт кабардинского населения, окруженного теперь со всех сторон цепями русских укреплений, не был урегулирован, его отношения к русским властям, его гражданские права и обязанности не были ничем определены. Такое положение дела могло до известной степени держать остававшихся в горах кабардинцев в нерешительности и в боязни селиться за русской линией.

Чтобы положить конец этой неопределенности, Ермолов разослал по всей Кабарде, в горы и в мирные селения, прокламации, приглашая довериться добрым намерениям России. Князья и уздени, которые останутся в горах, объявлялись изменниками и врагами Русского государства, лишенными власти и даже простого права владеть каким-либо имуществом в Кабарде. Примирившимся с подчинением России всем кабардинцам обещаны неприкосновенность их веры и обычаев, но к ним предъявлено требование заботиться о спокойствии и безопасности в стране. “За земли, которыми пользуетесь,– говорилось в прокламации,– должны ответствовать и потому должны защищать их от прорыва разбойников”.

Особенное внимание обратил Ермолов на кабардинский суд и на вредный обычай аталычества.

С тех пор как князья, занятые борьбой с Россией и частью бежавшие, не могли удержать в своих руках судебную власть, ею овладело влиятельное магометанское духовенство, захватившее этим путем, к великому вреду для России, всю власть в стране, и наклонявшее весы правосудия по своему усмотрению, с нарушением древних прав и обычаев народа. Чтобы подорвать вредную власть духовенства, Ермолов учредил в укреплении Нальчик временный кабардинский суд. Он поручил с этой целью состоявшему при нем уроженцу Кабарды капитану Якубу Шардакову составить записку о кабардинских народных обычаях и о существе бывшего в Кабарде управления и, положив эту записку в основу суда, восстановил в нем исконные обычаи народа. Для наблюдения же за правильным действием его назначен был особый русский чиновник. Само собою разумеется, что под враждебным противодействием духовенства суд этот привился не сразу и по отъезде Ермолова совершенно бездействовал. Два года спустя, военный начальник Кабарды Подпрядов нашел средство заставить суд действовать. Дело в том, что, по старинным обычаям, весь кабардинский народ обложен был ничтожным сбором на содержание судей; Подпрядов остановил этот сбор, и судьи, не желая лишиться доходов, нашли себя вынужденными приняться за свои обязанности. Но вообще суд, основанный на духе и обычаях народа, не мог не иметь всех шансов на будущность. Действительно, впоследствии он прочно утвердился, и Н. Н. Муравьев, бывший на Кавказе уже в 1855 году, писал о нем А. П. Ермолову: “Я был в Нальчике, где устав ваш и прокламации служат единственным руководством для дел, встречающихся не только между кабардинцами, но даже и между племенами, живущими в горах. Край этот, через который в 1816 году нельзя было проезжать без сильного конвоя и пушек, ныне спокоен, благодаря началу, вами положенному”.

Аталычество представляло еще большие опасности, чем суд в руках магометанского духовенства. С глубокой древности знатные черкесы и кабардинцы воспитывали своих сыновей не дома, а в чужих людях, где они могли бы приобрести строгие привычки военного быта. Кабардинцы в большинстве случаев посылали своих сыновей в отуреченное Закубанье, откуда те, вырастая, вывозили суровую и непримиримую ненависть к христианской России. Естественно, что Ермолов не мог относиться равнодушно к обычаю, шедшему вразрез самым ближайшим русским интересам, и категорически воспретил его. “Отныне впредь,– гласила прокламация,– запрещается всем кабардинским владельцам и узденям отдавать детей своих на воспитание к чужим народам, но (предписывается) воспитывать их в Кабарде. Тех, кои отданы прежде, возвратить тотчас же”.

И чтобы сделать эту меру более действенной, кабардинцам было строго воспрещено куда-либо отлучаться из Кабарды без письменного вида и без разрешения начальства.

Устроив кабардинские дела, Ермолов седьмого сентября 1822 года уехал в Тифлис, оставив начальником всех войск в Кабарде полковника Кацырева, а получившего уже громкую известность своей легендарной храбростью Нижегородского драгунского полка штабс-капитана Якубовича – начальником казачьих резервов, расположенных у известных бродов на Малке, на Баксане и Чегеме, в местах, где наиболее можно было ожидать прорывов и нападений.

Деятельность Кацырева в этот короткий период, до назначения его, около двух лет спустя, командовать отрядом на Кубани, состояла более в успокоении вверенного ему умиротворенного края, чем в военных предприятиях. Однако же ему пришлось еще раз сделать и значительную экспедицию в горы.

Дело было вскоре после отъезда Ермолова, в ноябре 1822 года. Один кабардинец, выбежавший из гор, донес Кацыреву, что в верховьях Чегемского ущелья скрываются семейства беглых кабардинцев, и за условленную плату брался провести туда войска. Двадцатого ноября, часа за три до рассвета, Кацырев с небольшим отрядом из ширванских рот и волжских казаков, без тяжестей и артиллерии, двинулся вверх по реке Нальчик. Густой лес и беспрерывные топи задерживали движение отряда днем, а ночью путь пошел по таким опасным местам, что конным нельзя было ехать. То поднимаясь на горы, то спускаясь в пропасти, люди до того измучились, что Кацырев вынужден был остановиться для отдыха. Ночь была темная. До свету еще оставалось два-три часа, и чтобы не терять времени, Кацырев послал вперед охотников, под командой штабс-капитана Якубовича.

Прошло более получаса, а от Якубовича не было никаких известий. Зная, что ему приходилось спускаться в бездонные пропасти, что было крайне рискованно в такую темную ночь, Кацырев начал тревожиться и сам двинулся по следам его. Скоро отряд взобрался на какую-то отвесную скалу, грозно висевшую над самым Чегемом. Отсюда видны были беспрерывно сверкавшие внизу огни; звуков выстрелов, однако же, слышно не было. С большим трудом войска сползли с этой гигантской скалы и застали охотников в жаркой перестрелке с неприятелем. Темнота ночи и незнакомые места помешали Кацыреву окружить кабардинцев, тем не менее все, что осмелилось сопротивляться, было истреблено; пощажены были только жены и дети, в числе двадцати человек. Все имущество и стада их составили военную добычу; жилища, запасы хлеба и сена были сожжены. Утро открыло, однако же, опасное положение отряда – горцы отрезали ему выход на плоскость. Но Кацырев был слишком хорошо знаком с горной войной, чтобы затрудниться в таком положении. Приказав капитану Грекову с двумя ширван-скими ротами завязать перестрелку с неприятелем с фронта, он в то же время отправил роту капитана Гебуадзева прямо через скалы в обход завалов, которые преграждали ему путь. Появление этой роты в тылу кабардинцев решило дело; неприятель бежал. Войска переправились тогда через Чегем и трудной горной дорогой перешли в Баксанское ущелье. Там найден был осетинский аул, от которого Кацырев почел нужным взять аманатов. Двадцать шестого ноября отряд уже был в Нальчике, потеряв во всей экспедиции одного урядника Волжского казачьего полка убитым и трех ширванцев ранеными; в числе последних был цирюльник, перевязывавший раненых под выстрелами.

Для Якубовича этот период времени был, напротив, временем неустанной военной деятельности, в которой с блеском выразилась вся его предприимчивая и страстная натура. В его характере было что-то загадочное; дерзкая удаль его была так поразительна, что храбрейшие джигиты Кабарды и Черкесии удивлялись ему.

Командуя своими резервами на Малке, Баксане и Чегеме, Якубович имел вполне самостоятельный круг действий и подчинялся непосредственно только начальнику войск в Кабарде. Главным предметом его действий было не допускать хищников на линию, ограждать кабардинцев, выселявшихся из гор, делать беспрерывные разъезды, ходить в горы и т.п. Таким образом, он был всегда в авангарде. И Якубович буквально не сходил с седла. Со своими сподвижниками, такими же храбрецами, он часто углублялся в самые недра гор, в пределы закубанцев, и разрушал малейшие замыслы хищников. Рассказывают, что в 1823 году, на Святую неделю, он зашел со своей партией так далеко, что добрался почти до Эльбруса; его казаки слышали в горах колокольный звон, а потому догадывались – не живут ли за карачаевцами беглые русские старообрядцы-некрасовцы? Действительно, существовало предание, что при одной из древних церквей за Кубанью, лежащей в отдаленной глуши, окруженной горами и лесом, водворилось некогда несколько семейств беглых раскольников. Встревоженные близким появлением русских, они покинули это убежище и ушли дальше, к горе Эльбрус. Таким образом, жестокая зима, глубокие снега, непроходимые пропасти и мертвая, безжизненная природа не дали предприимчивому Якубовичу добраться по колокольному звону, быть может, до наших соотечественников. Он успел только из засады с пятнадцатью своими удальцами напасть на большую толпу черкесов. Сам Якубович, в бою один на один, изрубил неприятельского предводителя, прочие черкесы загнаны были в глубокие горные снега. После этого случая, оставившего в горах глубокое впечатление, нередко одного появления Якубовича с его линейцами достаточно было для рассеяния уже собравшейся для набега партии.

Слава о нем разнеслась по целому Кавказу, как между русскими, так и между горцами. Самые отважные наездники искали его дружбы, считая его безукоризненным джигитом. В знак почета горцы позволяли посланным от него ездить к ним без оружия – и никто не решился бы нанести им малейшую обиду. Отчаяннейшие враги России были кунаками Якубовича, ценя его великодушные поступки, верность данному слову и зная, что жены и дети знатнейших из них, если бы по жребию войны и достались в его руки, будут возвращены с почетом и без выкупа. Одну красавицу княгиню, попавшуюся в плен, он сам оберегал, стоя по ночам на страже у ее шалаша, а когда отряд его возвратился домой, сам же доставил ее в горы к мужу. Признательный князь отпустил тогда с Якубовичем также без выкупа шесть русских пленных, стал вернейшим его кунаком, переписывался с ним и не раз извещал его о сборищах закубанцев.

Якубович так сроднился с обычаями горцев и образом войны их, что не отличался от них ни одеждой, ни вооружением, ни искусством в наездничестве, а отчаянной храбростью превосходил лучших князей их. При каждой встрече с черкесами он первый бросался на них и собственноручно поражал того, кто осмеливался скрестить с ним свою шашку. Его считали в горах заколдованным.

Раз, во время переговоров с карачаевцами, в их же горах, он, раздраженный упорством и несговорчивостью их, грозно взмахнул нагайкой и крикнул: “Прочь с глаз моих!” И несмотря на то, что отдалившись от казаков, он стоял перед ними один, из сотни карачаевцев не нашлось ни одного, который осмелился бы выстрелить в него: они разбежались, как школьники, от грозного окрика.

Понятно, что влияние Якубовича было в горах огромно; одного имени его, предположения присутствия его, слуха о нем иногда достаточно было, чтобы удержать горцев от нападения на Кабардинскую линию. Впоследствии самая наружность его, с высоким челом, у самого виска пробитым черкесской пулей, и никогда не заживавшей раной, прикрытой черной повязкой, производила поражающее впечатление на умы горцев.

Розен, один из известных декабристов, служивший на Кавказе уже в 1837 году, рассказывает, что и в его время многие на Кавказе еще помнили о подвигах Якубовича или слышали о них. Штабс-капитан Кулаков, бывший когда-то у него вахмистром, говорил о нем Розену со слезами, вспоминая, что Якубович был родным отцом для солдат, добычу делил всегда справедливо на всю команду, а себе не брал никогда ничего.

В Кабарде Якубович пробыл недолго; в 1823 году мы его встречаем уже в действиях против закубанских черкесов, на новом и более широком поприще для его предприимчивости и мужества.

К тому же времени ширванские батальоны вместе с полковником Кацыревым ушли также на Кубань, и охранение всей Кабарды осталось на одном Кабардинском (бывшем Казанском) полке, под командой полковника Подпрядова.

Кабарда, занятая теперь русскими укреплениями, навсегда разделяет воинственные народы Кавказа на две отдельные части, образовавшие на все будущее время два совершенно независимых друг от друга театра военных действий, и сохранение в Кабарде спокойствия становится делом особенной важности. К тому же по ней, как по краю наиболее умиротворенному и безопасному, пролегла под защитой крепостей и новая Военно-Грузинская дорога, охранение которой лежало также на обязанности Кабардинского полка. Таким образом, на долю Подпрядова выпала трудная задача, которую он и выполнил с редким успехом.

Главным укреплением в Кабарде считался Нальчик, а потому здесь и поместился Подпрядов со своим штабом, перейдя туда из Екатеринограда. Ему приходилось в одно и то же время держать в повиновении всю Кабарду, наблюдать за верхним течением Кубани, из-за которой все еще пытались прорываться под предводительством беглых кабардинских князей партии черкесов, и охранять военную дорогу. В течение нескольких лет новый Кабардинский полк, подобно старому Кабардинскому полку, некогда оберегавшему Грузию от лезгин на Алазани, теперь удерживал в спокойствии всю Кабарду и оберегал центр Кавказской линии. В постоянном напряженном ожидании тревоги, постоянно в полной готовности двинуться при первом известии на угрожаемые пункты, преследуя или прогоняя партии, полк выносил на своих плечах тяжелую и беспокойную кордонную службу, более свойственную коннице.

Подпрядов командовал войсками в Кабарде до осени 1824 года. Он оставил по себе честную и славную память. Обозревая новую линию, Ермолов не мог не обратить внимания на удивительный порядок, в котором содержались все укрепления, с обширными казармами, с прекрасными огородами, со всеми удобствами для жизни женатых солдат, и оценил труды Подпрядова. “Прекращая долговременное служение свое,– объявлялось в приказе по корпусу,– господин полковник Подпрядов примет изъявление совершеннейшей признательности, как последний долг, принадлежащий уважаемому по службе товарищу”.

Громы военных бурь в Кабарде все более и более затихали, с тем чтобы в 1825 году вспыхнуть последним пламенем возмущения – и потухнуть навсегда, оставив все тревоги боевой жизни соседнему побережью Кубани.