Почему Россия защищает Сирию Асада?

Почему Россия защищает Сирию Асада? На данный вопрос, вынесенный в заголовок комментария известного американского политолога Даниэля Трейсмана на сайте CNN от 3 февраля 2012 года, в последнее время есть немало охотников ответить. Однако нельзя не заметить, что на сегодняшний момент количество ответов, к сожалению, не переходит в качество понимания действий российской дипломатии. И дело здесь не только в эмоциях, которые захлестывают комментаторов по обе стороны Атлантики.
«Сирийская позиция» Москвы, как правило, рассматривается сквозь призму какого-то одного измерения. Вот и упомянутый выше комментарий Трейсмана при всех его очевидных достоинствах сводится к рассмотрению российской политики сквозь призму взаимоотношений между Кремлем и Белым домом. Спору нет, данное измерение нынешнего сирийского кризиса крайне важно. Но ограничивать его анализ одним лишь этим форматом не представляется возможным. Просто потому, что в нем намного больше цветов, оттенков и граней. «Сирийский вопрос» нельзя рассматривать лишь как наследие «холодной войны» или как межцивилизационное противостояние Востока и Запада. Не будем забывать, что резолюция для Совета безопасности ООН, которую заблокировали Россия и Китай, была внесена марокканской делегацией и поддержана Лигой арабских государств. До сих пор комментаторы из разных стран обсуждают жесткий диалог российского постпреда в ООН Виталия Чуркина с представителем Катара относительно перспектив разрешения кризиса в Сирии и взаимоотношений Москвы с арабским миром.
Попробуем рассмотреть несколько наиболее важных измерений «сирийского вопроса» для российской внешней политики. Первое касается сюжетов, не затрагивающих напрямую одно из государств Ближнего Востока. Это – давний спор ведущих мировых держав относительно практики вмешательства во внутренние дела одних государств со стороны других. Здесь линия водораздела между РФ, Китаем и рядом стран Азии с одной стороны и США с другой пролегла отнюдь не в феврале 2012 года. Эти расхождения были обозначены еще во время гражданских войн в Югославии, в особенности же в период натовской операции в Косово в 1999 году. Конечно, здесь возможны и даже необходимы оговорки. В отличие от Китая, Россия нарушала свой принцип невмешательства, который неуклонно защищала после распада СССР и получения правопреемственности в ООН от Советского Союза. В 2008 году Москва признала независимость Абхазии и Южной Осетии, открыто вмешавшись в сложные этнополитические конфликты на грузинской территории. Добавим, однако, что Кремль не пошел на смену режима в Тбилиси и на оккупацию грузинских территорий за пределами двух мятежных автономий («ядровой территории Грузии», как определила ее в 2008 году федеральный канцлер Германии Ангела Меркель). В данном случае мы не говорим о том, хорошо это или плохо, правильно или неправильно. Мы просто констатируем факт. В остальных же случаях позиция Москвы оставалась неизменной: каким бы ни был несовершенным тот или иной режим, его исправление должно осуществляться без военной помощи извне. «Гуманитарная операция» для России (как, впрочем, и для Китая) остается серьезнейшим вызовом, поскольку разрушает те остатки «ялтинско-потсдамского мира», бенефициариями которого Москва и Пекин в свое время были. Отсюда и попытки регулирования любого внешнего вмешательства только через ООН (институт, созданный «ялтинско-потсдамским миром»), а не посредством односторонних действий (НАТО, США и их союзники). С точки зрения Москвы, «исправление» режимов вне формата ООН делает потенциальными заложниками «третьих сил» любое государство, ибо в условиях современного мира в любом из них при желании возможно отыскать если не авторитарные тенденции, то этнополитические или межконфессиональные конфликты. В проекции на Сирию, таким образом, мы видим новый случай обострения существующих противоречий между сторонниками и противниками «гуманитарных интервенций» со всеми их аргументами «за» и «против».
Второй сюжет касается российско-сирийских двусторонних отношений. По справедливому замечанию Даниэля Трейсмана, «западные комментаторы обычно объясняют нынешнее поведение России персональной паранойей Путина или попытками потешить уязвленную национальную гордость и утвердить статус сверхдержавы». Однако в действительности подходы Москвы к Сирии оказываются не столь уж иррациональными, как это может показаться на первый взгляд. Понятное дело, Россия не СССР, и сегодня или завтра она не сможет восстановить то влияние в мире, которое было у «красной Москвы» до 1991 года (почему – отдельный вопрос). Тем не менее, определенные стратегические интересы у РФ в Средиземноморском и Черноморском регионах присутствуют. И в этом контексте нельзя игнорировать роль военно-морской базы в Тартусе, расположенной на сирийской территории. Это – единственная российская база такого рода в Средиземноморском регионе. Потеря ее означает не только военно-политический, но и психологический ущерб. И восстанавливать его никто из критиков России, похоже, не собирается. Наверное, позиция Москвы небезупречна из-за того, что базируется не столько на ценностях, сколько на жестком (иногда до цинизма) прагматизме. Однако реальные деловые интересы России в Сирии пока что никто не отменял. Оружейные контракты оцениваются в общей сложности в 5 миллиардов долларов США, а инвестиционная активность российских компаний почти в 20 миллиардов в той же валюте. Не стоит сбрасывать со счетов и тот факт, что излишний дидактизм и морализм Вашингтона бьет, что называется, мимо цели, поскольку у Москвы всегда есть контраргументы в виде тезисов о стратегическом партнерстве США с Саудовской Аравией (которая помогла «утихомирить» революционную стихию в Бахрейне), Катаром или постсоветскими режимами (Узбекистан, Казахстан, Азербайджан, Туркмения).
Есть еще две проблемы, которые Москва не спешит открыто декларировать. Обе они имеют кавказскую региональную «привязку». Первая из них – это опасение исламизации Ближнего Востока с последующей трансляцией этого «передового опыта» на Северный Кавказ и в Поволжье. Сегодня в России довольно активно обсуждается роль и значение радикального исламизма на Северном Кавказе. В рамках этих дискуссий нередко поднимается вопрос о так называемом «арабском влиянии». Называются имена таких деятелей, как Хаттаб, Абу Омар Ас-Сейф, Абу Хафс Аль-Урдуни, сыгравших негативную для России роль в Северокавказском регионе. Кто сегодня даст гарантии, что в случае смены режима в Сирии (власти безусловно авторитарной, но при этом светской) ситуация не изменится? Не следует забывать, что сегодняшнее гражданское противостояние в Сирии имеет среди прочего и конфессиональный компонент (конфликт суннитского большинства и алавитского меньшинства). Тот факт, что многие государства арабского мира (включая и Сирию) не выступили против Москвы и в 1994-м, и затем в 1999 году, сыграл на руку России. Чечня и другие северокавказские республики не стали рассматриваться в арабском мире, как «второй Афганистан». В начале 2000-х годов на Кавказе воевало около 500 арабских наемников, в то время как через Афганистан прошло более 15 тысяч выходцев из арабского мира. При этом многие из арабов, воевавших в Чечне, у себя на родине преследовались властями. Как справедливо замечает сирийский политолог и журналист Басель Хадж Джасем, «практически во всех случаях арабские боевики, которые заявили о своем участии в делах на Кавказе, не поддерживались своими правительствами. Сирийские власти занимали благожелательную позицию по отношению к России не только на Северном, но и на Южном Кавказе. Так, в 2008 году президент Башар Аль-Асад заявил информационному агентству ИТАР-ТАСС, что «поведение США и ряда западных стран по отношению к Абхазии и Южной Осетии явилось ярким примером политики «двойных стандартов». С его точки зрения, Россия унаследовала от СССР статус гаранта мира на Кавказе, а потому ее действия в августе 2008 года были «абсолютно правильными» и обоснованными.
Еще одна проблема — это «черкесский вопрос». До нынешнего кризиса в Сирии, по различным оценкам российских этнографов, в Сирии проживало порядка 32-35 тыс. выходцев с Северного Кавказа (прежде всего, адыгов). Черкесские национальные организации давали большую цифру (60 тыс. и даже порядка 100 тыс.* одних только адыгов). В большинстве своем представители этой общины были лояльны действующей власти. Среди наиболее выдающихся ее выходцев мы можем назвать таких деятелей, как Мамдух Хамбди Абаза, занимавший пост начальника ВВС Сирии, или Омар Фахри (Тлеуж), имевший в своем послужном списке посты начальника сирийской полиции и военного атташе в Турции и в Швейцарии. В докризисный период сирийские политики и дипломаты также наладили конструктивное взаимодействие с управленческими структурами и деловыми кругами адыгоязычных субъектов РФ (Адыгея, Кабардино-Балкария**). И сегодня, когда черкесы оказались заложниками гражданского противостояния, проблема адыгской диаспоры становится частью российского внутриполитического дискурса. Так, в тексте обращения регионального отделения Черкесского конгресса Карачаево-Черкесии к президенту РФ Дмитрию Медведеву содержится призыв: «Выражая настроения черкесского народа, разбросанного по разным странам мира трагическими событиями XIX века, обращаемся к Вам с призывом принять все необходимые меры по созданию возможности беспрепятственной репатриации представителей черкесской диаспоры Сирии, которые выразят желание переселиться на историческую родину – в Россию, на Северный Кавказ». О необходимости оказания помощи своим соплеменникам говорят не только журналисты и общественники, но и руководители адыгоязычных субъектов РФ (глава Адыгеи Аслан Тхакушинов). В условиях, когда тему «геноцида черкесов»*** в канун сочинской Олимпиады 2014 года интенсивно продвигает Грузия, а также ряд черкесских националистических организаций, Москва не может попросту отмахнуться от нынешнего «адыгского измерения» сирийской проблемы. Впрочем, отмахнуться она от него не может не только по этой причине, но и в силу положений Федерального закона «О государственной политике Российской Федерации в отношении соотечественников за рубежом». Этот документ определяет таковыми лиц, «проживающих за пределами территории РФ и относящихся, как правило, к народам, исторически проживающим на территории РФ, а также лиц, чьи родственники по прямой восходящей линии ранее проживали на территории РФ, сделавших свободный выбор в пользу духовной, культурной и правовой связи с РФ». Как видим, данное юридическое определение вполне применимо и к представителям черкесской диаспоры в Сирии, которые в случае новой эскалации насилия подвергнутся страшным испытаниям.
Таким образом, позиция Москвы по сирийскому кризису не является истерикой, отягощенной комплексами «холодной войны». Она намного более мотивированная, чем может показаться человеку, не владеющему «матчастью». Однако в продвижении и защите этой позиции России, как и прежде, многого не хватает. Во-первых, защита российских тезисов и аргументов ведется крайне слабо, без привлечения общественных и экспертных структур (как внутри страны, так и за ее пределами). Во-вторых, информационное обеспечение такой защиты никуда не годится. Сколько, в самом деле, можно полагаться на один лишь «Russia Today»?
В-третьих, в самой риторике Москвы слишком много эмоций и не всегда обоснованных антиамериканских сантиментов, которые напрочь отвращают неподготовленную аудиторию от рационального восприятия того, что готов и может сказать Кремль. В итоге даже здравые мысли не достигают своей цели. И как в этой связи не поучиться спокойной рациональности у китайских дипломатов!

Сергей Маркедонов,