Северокавказское зарубежье 1920-1930-х гг. в Турции, Западной Европе и США: эволюция и социально-культурная специфика

В.Ф.Ершов,            

 Стабилизация общественно-политической обстановки на Северном Кавказе и создание условий для экономического и культурного развития региона, его включения в орбиту модернизационного процесса является одной из центральных задач современного руководства Российской Федерации[1]. В процессе формирования государственной политики России на Северном Кавказе все большее значение приобретает мир северокавказского зарубежья. С начала 1990-х гг. идет процесс культурного воссоединения диаспор адыгских, вайнахских и дагестанских народов в Турции, странах Ближнего Востока, Западной Европе, США с исторической родиной.

Северокавказская культура оказала большое влияние на формирование общероссийского культурного пространства. Исключительно велика геополитическая роль Северного Кавказа и в современном мире. Президент Российской Федерации В.В. Путин, говоря о большом перспективном значении Северного Кавказа для модернизации страны в экономической, социально-политической и научной сферах, назвал Северный Кавказ «жемчужиной России». Со своей стороны, руководство северокавказских республик всемерно поддерживает развитие инновационных процессов, внедрение наукоемких технологий, стремится к формированию университетского интеллектуального мира, строит свою деятельность на основе новейших принципов государственного управления.

Многочисленность и общественная активность северокавказских диаспор, их живой интерес к жизни соотечественников на Кавказе, превращает их в важный фактор международной политики. Развитие конструктивного диалога с миром северокавказского зарубежья требует создания серьезной научно-теоретической базы данного направления в государственной политике и деятельности структур гражданского общества. В том числе, важное научное и практическое значение приобретает формирование объективных представлений об истории и современном облике северокавказского зарубежья.

Социально-культурный феномен северокавказского зарубежья, его значение в мировой истории и культуре XIX-XX веков в настоящее время все чаще привлекает внимание отечественных и зарубежных ученых – историков, политологов, этнографов. Преимущественное внимание исследователей уделяется черкесским, дагестанским и другим диаспорам в Турции и странах Ближнего Востока, возникшим в результате трагических последствий Кавказской войны 1817-1864 гг. В большинстве книг и статей на данную тему рассматривается также современное состояние северокавказских зарубежных общин, затрагиваются проблемы сохранения ими языковой и культурной идентичности[2]. В меньшей степени изучен процесс формирования и специфика социума северокавказской эмиграции послереволюционной волны 1917 – начала 1920-х гг., эволюция ее общественно-политической и культурной жизни[3]. Ряд работ по этой теме отличается высоким уровнем политизированности; между тем, данная проблема представляет значительный интерес[4].

Исход гражданских беженцев и военизированных формирований с Северного Кавказа являлся частью общего огромного миграционного потока с территории рухнувшей Российской империи. Представители народов Северного Кавказа внесли свой вклад в общую картину становления и эволюции историко-культурного феномена зарубежной России, успешно действуя на ниве науки, культуры и искусства, участвуя в работе различных общественных организаций, политических партий, воинских обществ и союзов, издательств и т.п. В то же время, северокавказское зарубежье 1920–1930-х гг. имеет свою специфику, отличающую его и от российской эмиграции в целом, и от мира северокавказских диаспор, сложившихся в XIX веке.

Существенную роль в формировании социально-ментальных особенностей, структуры, характера общественной деятельности северокавказской эмиграции сыграли события 1917 – 1921 гг. на Кавказе и в соседних регионах (в Закавказье, на Дону и Кубани). Первый опыт создания собственной государственности, борьба политических идей и кровавые столкновения в хаосе Гражданской войны, противостояние красным и белым, в ряде случаев – попытки сотрудничества с теми и с другими, дипломатическая деятельность во Франции, Германии, Турции – все эти элементы кратковременного, но чрезвычайно насыщенного этапа в истории Северного Кавказа явились основой общественно-политического облика северокавказского зарубежья.

Большинство северокавказских эмигрантов начала 1920-х гг. составляли участники различных вооруженных формирований, возникших в ходе Гражданской войны на Кавказе, а также представители интеллигенции. В силу этнического многообразия, религиозной и политической неоднородности северокавказской эмиграции 1920–1930-х гг. ее самоидентификация и институционализация происходили по нескольким направлениям:

 — политико-географическому, объединявшему приверженцев идеи создания на территории Северного Кавказа одного или нескольких независимых государств;

— этническому, на основе которого возникали институциональные структуры национальных диаспор кавказских народов (черкесов, чеченцев, осетин и др.);

— по принципу кавказского землячества, подразумевавшего принадлежность к особому кавказскому братству, сложившемуся в условиях изгнания и включавшему уроженцев Северного Кавказа и Закавказья, а также тех, кто был связан с данным регионом в силу служебной, научной или творческой деятельности, независимо от национальной или религиозной принадлежности.

Наиболее заметной в общественно-политической жизни северокавказского послереволюционного зарубежья в Европе была деятельность организаций и движений, сочувствовавших идеям независимости Кавказа и Кавказской конфедерации. Еще в 1914 г. в Стамбуле был учрежден  «Комитет независимости Кавказа». Его делегация в 1915-1916 гг. выезжала в Париж и Берлин, пытаясь найти поддержку западных держав в деле освобождения Кавказа и создании конфедерации четырех государств – Азербайджана, Армении, Грузии и Северного Кавказа. Вскоре грузинская и азербайджанская стороны отказались от участия в работе КНК, и он был преобразован в «Комитет политических эмигрантов Северного Кавказа в Турции». При этом, на конференции международного «Союза национальностей» (т.н. «Конгресс угнетенных наций»), проходившей в июне 1916 г. в Лозанне,  представителям Комитета была устроена овация как «носителям традиций Шамиля»[5]. 

В период Гражданской войны 1917-1922 гг. возникло два центра политической активности кавказской эмиграции: Париж и Константинополь. В столице Франции, к которой тяготела политическая элита послереволюционного зарубежья, в начале 1920-х гг. шли переговоры между делегациями (правительствами в изгнании) Грузии, Армении Азербайджана и Горской республики о возможности дальнейших совместных действий; ими предпринимались попытки воссоздания за рубежом единого политического руководства Кавказской  Федерации образца1917 г., несмотря на фактически непреодолимые разногласия между ее четырьмя участниками. Заинтересованность в кавказском вопросе проявляло эмигрантское казачество, многие лидеры которого также имели штаб-квартиры в Париже. Демократическая поликультурная атмосфера Парижа обеспечивала возможность свободных дискуссий в эмигрантской среде, а также распространение идей кавказской конфедерации и независимости Северного Кавказа в русскоязычной и иностранной прессе, политических, военных и научных кругах Европы.  

 10 июля 1921 г. в Париже была провозглашена Конфедерация Азербайджана, Армении, Грузии и Горской республики. С 4 сентября того же года в Константинополе начало работу «Частное совещание политических деятелей кавказских республик», в котором участвовали представители Грузии (Н.Г.Хомерики, Д. Шарашидзе и Джугели), Азербайджана (Ш. Рустамбеков и Мусса-бек Рафиев) и Северного Кавказа (А. Цаликов). Они выдвинули предложение о создании постоянно действующей организации, объединяющей представителей политических групп стран-участниц будущей Кавказской конфедерации, включая не представленную на совещании Армению. Основную цель организации составляло информирование друг друга о внутреннем положении и настроениях населения в своих республиках, обмен мнениями и «установление, по возможности, общности взглядов по принципиальным и тактическим вопросам, выдвигаемым происходящими на Кавказе событиями»[6].

В этот период обозначаются два вектора активности кавказской политической эмиграции – собственно эмигрантский, адресованный формирующейся за рубежом общественности и политическим группам, и направленный на родину, на Кавказ, где в 1920-е гг. наблюдается достаточно активное сопротивление большевизму. В первое время после окончания Гражданской войны в России лидеры северокавказской политической эмиграции надеялись на возрождение широкого национально-освободительного движения своих народов и свержение власти большевиков, в которой они видели новую форму колониального господства России над Кавказом. При этом, как и руководство белых армий, они рассчитывали на финансовую и военную помощь со стороны европейских правительств и Турции, которая в начале 1920-х гг. стала плацдармом для организации военно-диверсионных и разведывательных операций со стороны различных антибольшевистских сил.

В 1919 – первой половине 1920-х гг. в Константинополе, Трапезунде и других турецких городах осели бывшие участники национальных вооруженных формирований Северного Кавказа, а также многие их земляки из числа военнослужащих белых армий. В данную группу входили деятели общественных движений и политических партий, административных органов национальных правительств кавказских республик. Между северокавказскими политическими организациями в Париже и Константинополе в 1920-е гг. были налажены постоянные контакты.  Кроме того, в Константинополе находились некоторые представители российско-черкесского генералитета и высшего офицерства Вооруженных сил Юга России (ВСЮР), также стремившиеся к продолжению борьбы с большевизмом. В частности, монархическое движение в рамках северокавказской общины в Константинополе было представлено группой белых офицеров и генералов, среди которых наиболее авторитетные позиции занимали бывший правитель Кабарды князь Ф.Н. Бекович-Черкасский и бывший правитель Осетии генерал М. Хабаев, С.Г. Улагай, командир Терско-Астраханского полка Агоев, князь Тарковский и др. В последующие годы большинство из них покинуло Турцию; однако в начале 1920-х гг. наличие в составе монархической группы в Константинополе авторитетных и  политически активных представителей кавказской эмиграции особо выделялось в донесении сотрудника ИНО ОГПУ о деятельности местных белогвардейских организаций[7].

Турция была традиционным реципиентом северокавказских беженцев, исповедовавших ислам, и предоставляла для них комфортную культурно-языковую и религиозную среду. Кроме того, здесь имелись институциональные структуры, занимавшиеся проблемами турецких черкесов. Еще до Первой мировой войны в Стамбуле было создано «Черкесское общество единения и взаимопомощи» (ЧОЕВ), одной из целей которого было содействие репатриации. В 1918 г. было образовано «Общество взаимопомощи черкесских женщин», которое выпускало журнал на турецком и адыгском (на основе латиницы) языках[8]. Тем не менее, положение массы северокавказских беженцев в Турции, как и всей послереволюционной эмиграции, в первые годы изгнания было крайне тяжелым: полуголодная жизнь в бараках, в условиях безработицы, с неопределенным будущим и т.п. Задачи помощи беженцам с Северного Кавказа осложнялись националистической политикой турецких властей в отношении турецких черкесов и других северокавказских этносов. Необходимо подчеркнуть, что период 1910-х гг. ознаменовался существенным падением черкесского влияния в политической и военной среде Турции. В 1918-1920 гг., когда в Анатолии начались мятежи против правительства Кемаля Ататюрка, черкесская диаспора была вовлечена в гражданскую войну в Турции, причем наиболее серьезные выступления происходили в местностях, населенных черкесами и абазами и под предводительством офицеров-черкесов, сторонников султана[9]. Северокавказские общины в Турции начала 1920-х гг. были разобщены и деморализованы гражданской войной, как и их земляки на исторической родине. Деятельность «Черкесского общества единения и взаимопомощи» и других черкесских организаций в1923 г. была запрещена властями.

  Большое значение в данной ситуации приобрело развитие частной благотворительности и формирование системы взаимопомощи в рамках северокавказских диаспор. Российские беженцы-мусульмане, включая представителей различных народов Северного Кавказа, получали определенную поддержку и от турецкого правительства. Современный черкесский автор Кадыр Натхо в одной из своих публикаций, в частности, приводит сведения об общественной деятельности Фатимы Ханым, супруги Кучука Натирбова, которая создала в Турции «Комитет черкесских женщин» для организации помощи беженцам из большевистской России.  В результате ее обращений к турецким властям султан выделил один из своих летних домов без мебели, где получили приют около 100 черкесских беженцев. Из деревянных ящиков, от которых отказалось Американское Управление Верховного Комиссариата, ими была изготовлена мебель, налажен быт и культурная жизнь. Этот дом, получивший известность под наименованием «Черкесского дома», вскоре стал, подобно аналогичным русским учреждениям на улице Пера, центром общественной жизни черкесской колонии в Стамбуле. Его обитатели «сумели создать счастливую атмосферу, и, несмотря на нехватку продовольствия и других товаров»[10], устраивали приемы, на которые приглашали видных турецких государственных деятелей и представителей командования союзников, в том числе, американского Верховного комиссара адмирала Марка Бристоля, симпатизировавшего российским эмигрантам. При его содействии Государственный департамент в Вашингтоне дал согласие принять в США группу черкесских беженцев из Турции. Однако большинство черкесов, которым был предложен переезд, «отказалось от этого предложения, поскольку они «были убеждены в том, что большевистская власть вскоре потерпит крах, и они смогут вернуться на свои родные земли и дома»[11]. Как известно, аналогичные иллюзии в 1920-е гг. питала и вся российская эмиграция: политическая элита, военные, творческая интеллигенция, профессура, и другие общественные слои российского зарубежья тешили себя надеждами на скорое падение большевизма. Позднее многие поняли тщетность этих ожиданий, однако значительная часть послереволюционной эмиграции, включая ее северокавказский сегмент, продолжала делать ставку на военно-политический реванш, что позднее оказало влияние на характер участия данной группы российских (и кавказских) эмигрантов в событиях Второй мировой войны. В  середине 1920-х гг. небольшая группа черкесов, включая семью Натирбовых, выехала в США.

В начале 1920-х гг. в Константинополе сложилась многочисленная и институционально развитая русскоязычная диаспора, возникшая на основе крымского миграционного потока, что создавало условия для общественной жизни кавказских эмигрантов без интеграции в систему исламско-тюркского мира. Многие выходцы с Северного Кавказа, обосновавшиеся в Турции, обратились к частному предпринимательству. Представители северокавказской эмиграции, а также выходцы из Армении, Грузии и Азербайджана, которые в русскоязычных источниках нередко выступали под обобщенным наименованием кавказцев, стали также частью достаточно пестрого российского эмигрантского сообщества в Константинополе, наполнявшего в 1920-е гг. «русскую улицу Пера». В частности, в популярном ресторане «Георгий Карпыч» завсегдатаями стали «кавказцы всех профессий»[12]. Встречаются также упоминания о кавказском кабачке «О бон гу», принадлежавшем некоему Тиграну[13]. Представители северокавказской послереволюционной эмиграции вошли также в состав турецких акционерных обществ, т.н. ширкетов, под прикрытием которых нередко действовала  разведывательная агентура[14].

Бывший чиновник по особым поручениям при  Ставке Главнокомандующего ВСЮР Батирхан Котиев (Бексултан)[15], открыл в Стамбуле ювелирный магазин; позднее он стал издавать журнал «Кузей Кавкази» («Северный Кавказ»), являлся одним из авторитетных лидеров ингушской общины в Турции[16].

Некоторые представители северокавказской эмиграции, в том числе, участники белого движения, оказавшиеся в Константинополе вместе с войсками Русской армии генерала П.Н. Врангеля, также предпочли остаться в мусульманской Турции, соединившись с сообществом единоверцев и диаспорой «старых махаджиров». Однако у некоторых нашло отклик и движение репатриации. В частности, 13 мая 1924 г. на пароходе «Мавритания» из Константинополя в Новороссийск в числе других репатриантов прибыла группа кубанских черкесов-мусульман – представителей разных поколений и общественно-политических групп, объединенных чувством землячества и стремлением возвратиться на родину. Сотрудники ОГПУ, занимавшиеся политической фильтрацией вновь прибывших, отмечали: «Среди них встречаются и военнопленные империалистической войны, и бывшие военнослужащие белых армий. Однако эта группа все время держится вместе, очень сплоченна. Старые черкесы очень религиозны и находятся под влиянием своих мулл»[17]. Один из прибывших на «Мавритании» черкесов – участник Корниловского похода Кушу-Кереч, имевший связи с Султан-Клыч-Гиреем, был арестован.

Еще одна группа черкесов, прибывшая 7 июня того же года на пароходе «Эттерхад», имела аналогичные характеристики, вызывавшие настороженность советских спецслужб: «Говорить о безусловной лояльности прибывшей группы в отношении Соввласти нельзя… Группа держится спаянно, крайне религиозна. В бытность белых они занимали  в большинстве выборные и административные должности. Из состава группы наиболее подозрительные: Чеучев Бау – бывший офицер, упорно скрывавший свое звание; Дабиров Муртаза Али – дагестанец, тщательно скрывал свое звание муллы; Шовгенов Мишоуст – скрыл свой офицерский чин…»[18]. Основная масса черкесов из данной группы была переправлена в Адыгеево-Черкесский отдел ОГПУ в Краснодаре для дальнейшей фильтрации. Скорее всего, они разделили участь большинства репатриировавшихся участников белого движения, расстрелянных или сосланных большевистскими властями. Однако из Константинополя поодиночке и группами продолжали прибывать черкесы, дагестанцы и представители других народов Северного Кавказа.

Эмигрантская общественность, поддерживавшая идею конфедерации, первое время надеялась, что вслед за политической декларацией последуют конкретные совместные действия лидеров республик и за рубежом и на родине. Однако Конфедерация оказалась политической утопией: сложные, многовековые конфликты, замешанные на религиозной, межнациональной, территориальной почве не позволяли ее участникам выработать общую линию. Предметом острых дискуссий был турецкий фактор, имевший большое (и совершенно противоположное) значение для Армении и Азербайджана, но второстепенный для представителей Горской республики, которые считали, что основное внимание следует уделить угрозе с севера в лице Советской России. У северокавказских делегатов были и другие заботы, мало интересовавшие эмигрантских лидеров Грузии, Армении и Азербайджана, – казачье-горский вопрос и финансовое положение их политической группы. «Павшее правительство Горской республики не оставило Горской делегации ни сантима, и работа на Северном Кавказе тормозится», – заявляли они[19]. Действительно, если азербайджанские и армянские политические группы в Европе могли опираться на поддержку состоятельных кругов своих диаспор, то северокавказская эмиграция не располагала подобным ресурсом. Что касается потомков северокавказских махаджиров, проживавших в Турции и странах арабского Востока, то они имели достаточно собственных проблем, связанных с их политическими правами и сохранением национальной идентичности, и тема независимости Кавказа в этот период интересовала лишь отдельных представителей интеллектуальной элиты черкесских и азербайджанских общин.

В1927 г. турецкий парламент запретил гражданам страны использование в публичных местах и в печати любых языков, кроме турецкого. Для черкесской и других северокавказских диаспор это явилось негативным  фактором в плане сохранения культурно-языковой самобытности. В то же время, именно в этот период в Европе и самой Турции разворачивается издательская деятельность северокавказской послереволюционной эмиграции, осуществлявшей, в том числе, выпуск журналов и сборников на турецком языке, пропагандировавших  культуру народов Северного Кавказа и идеи кавказской государственности. Падение социальной роли адыго-абхазской диаспоры в Турции обусловило рост интереса местных черкесов и других кавказских народов к теме Северного Кавказа и Кавказской конфедерации, которые являлись центральными в европейской северокавказской общественной жизни. Потомки махаджиров вслед за новыми эмигрантами начали задумываться о своей возможной роли в судьбе постбольшевистского Кавказа. Воплощением этих замыслов в конце 1920-х – 1930-е гг. стали письма и статьи «старых турецких черкесов», которые в переводе на русский язык публиковались в европейских центрах российско-кавказского зарубежья.

Вопрос сохранения национально-культурной и языковой идентичности для северокавказского зарубежья в ХХ веке стоял достаточно остро. Жесткая политика турецких властей в отношении национальных меньшинств и, особенно национальных языков, не могла не вызывать обеспокоенности  той части северокавказской интеллигенции, которая тяготела к более демократичной в данном отношении российской и европейской культуре. С другой стороны, в Европе и США гораздо быстрее происходило размывание семейных и религиозных основ жизни диаспор, отход молодежи от национальных традиций.

В 1930-е гг. правительство Кемаля Ататюрка начало проводить линию на ликвидацию северокавказских политических центров и выдворения из страны лидеров кавказской эмиграции, часть которых была лишена турецкого гражданства. В результате их активность переместилась в Европу, прежде всего, в Польшу, куда, в частности, прибыл внук Шамиля Саид Шамиль, являвшийся одной из знаковых фигур северокавказской политической эмиграции[20]. В Варшаве он вошел в состав руководства «Кавказского национального комитета».

Некоторые представители северокавказской политической и интеллектуальной элиты из числа послереволюционной эмиграции предпочли стать гражданами Турции. В Стамбуле, в частности, обосновался в прошлом видный государственный деятель Кабарды Пшемахо Коцев, скончавшийся в 1962 г. [21] Просветитель-педагог, основатель школ в дореволюционной Ингушетии, а в период Первой мировой войны – ротмистр Осетинского конного дивизиона Дикой дивизии М.Ч. Котиев (1886-1973), прибывший в Турцию в 1921 г., поступил сначала на военную, а затем на гражданскую службу, был награжден орденом «Истиклал Медальон». При этом он сохранял интерес к кавказской проблеме и стремился оказывать помощь нуждающимся землякам. В течение десяти лет (примерно с 1948 по 1958 годы) М. Котиев издавал на турецком языке общественно-политический журнал «Ени Кавказ» («Новый Кавказ»)[22]; а в 1950-е гг. явился одним из инициаторов создания в Турции северокавказского культурного общества «Кавказ». В Анкаре, на доме, в котором жил Магомед Котиев, в память о его выдающейся деятельности была установлена мраморная доска[23].  В турецкой столице до своей кончины в 1935 г. проживал представитель рода владетельных князей Абхазии Д.Л. Шервашидзе[24]; и т.п.

В 1920-е гг. часть мигрантов с Северного Кавказа влилась в состав северокавказских диаспор в странах Ближнего Востока, причем это их соединение с потомками махаджиров XIX века происходило порой причудливыми путями. Так, сохранилось любопытное мемуарное свидетельство о группе из 27 чеченцев, служивших в начале 1920-х гг. в Иностранном легионе в Сирии. Завербованы они были, вероятно, в Константинополе так же, как и  автор воспоминаний, российский офицер Э.Н. Гиацинтов. Он, в частности, сообщает, что чеченские легионеры, не желавшие мириться с палочной дисциплиной и грубостью начальства, вскоре установили контакты со своими земляками, проживавшими вблизи Дамаска, и «в один прекрасный день с их помощью бесследно исчезли»[25].

В Сирии обосновался подполковник Кабардинского конного полка М.К. Анзоров – потомок древнего кабардинского рода, командовавший в период гражданской войны на Кавказе одним из отрядов в дивизии Заурбека Даутокова-Серебрякова. За взятие повторными атаками в конном строю станицы Суворовской он был представлен в производству через чин в генералы; получил ранение, заменяя начальника дивизии Бековича-Черкасского на Царицынском фронте, и т.п.  Его братья – Аубекир (1881 г. р., капитан) и Темирбулат (1861 г. р., поручик) также эмигрировали в 1920 г.[26]

Некоторые жители Северного Кавказа покидали родину уже в 1930-е гг., скрываясь от репрессий. Например, уроженец села Дигора Цапун Аккоти, активный участник подготовки восстания на Северном Кавказе в 1930 г., после его провала эмигрировал и проживал в Тегеране. 14 февраля 1936 г. он погиб в автомобильной катастрофе. В некрологе он характеризовался как «идеальный горец-рыцарь», который соединял чрезвычайную энергию, смелость, чувство личного достоинства со знанием и образцовым выполнением северокавказских адатов[27].

С середины 1920-х гг. наблюдается развитие общественно-политических центров северокавказской эмиграции в странах Западной Европы. В Париже, как главном политическом центре российского зарубежья, обосновались многие бывшие руководители национальных движений на Северном Кавказе и в Закавказье. В середине 1920-х гг. в  Париже находились лидеры Горской республики Гайдар Баммат, Ахмет Цаликов, Мурат Хатгогу, правитель Кабарды в 1918-1919 гг. князь Ф.П. Бекович-Черкасский. В столице Франции проживали бывший премьер-министр Горской республики Абдул-Межид (Тапа) Чермоев, один из политических лидеров Ингушетии член Ингушского национального Совета Магомет Джабагиев и (до 1924 г.) его брат –  первый председатель Парламента Горской республики Вассан-Гирей Джабагиев.  Жена Вассан-Гирея Джабагиева Хелена (Лоли) и дочери Халимат и Дженнет в начале 1920-х гг. перебрались к отцу во Францию при содействии офицеров Тухана (племянника Вассан-Гирея) и Созерко Мальсаговых[28]. Кроме того, в столице Франции обосновались многие представители политической и финансовой элиты Южного Кавказа и Закавказья, взаимодействие с которыми составляло неотъемлемую часть общественной жизни северокавказской общины: председатель правительства автономной Абхазии князь Арзакан (Дмитрий) Эмухвари, председатель правительства Армении Симон Врацьян, основатель Грузинской социал-демократической партии и глава правительства Грузии в 1918-1921 гг. Ной Жордания, члены Грузинского правительства Давид Вачнадзе, Ражден Арсенидзе, глава дипломатической миссии Азербайджана во Франции Алимарданбек Топчибашев и др. В 1920-1930-е гг. в Париже действовали различные институциональные структуры общественно-политических движений армянской, грузинской и азербайджанской послереволюционной эмиграции. В частности, с середины ноября 1924 до середины февраля 1925 г. здесь проходил Х съезд Армянской революционной партии («Дашнак цутюн»)[29]; и т.п.

Часть северокавказской интеллигенции в эмиграции отходит от активной политической деятельности: в частности,  бывший министр юстиции Кубанского правительства Айтек Намиток начинает заниматься в Париже частной адвокатской практикой, сочетая ее с научно-исследовательской работой. В Турцию А.А. Намиток возвратился в 1949 г. признанным ученым-кавказоведом. (Наиболее известен его труд «Происхождение черкесов», изданный на французском языке в 1939 г.[30]).  В то же время, проживавшие во Франции представители черкесской, чеченской и других общин народов Северного Кавказа, активно участвовали в работе обществ взаимопомощи и культурно-просветительных организаций. В межвоенном Париже формируются многочисленные творческие союзы, кружки, землячества российских эмигрантов, в том числе, объединения народов Кавказа и Закавказья. В конце 1920-х – 1930-е гг. во Франции существовали «Кружок изучения Кавказа»,  «Союз русских черкешенок», «Осетинское национальное объединение», «Союз армян-офицеров и участников Великой войны» и другие сообщества, объединявшие различные социальные группы  в рамках национальных диаспор, ассоциировавшихся с Кавказом в широком смысле этого понятия.

В институциональной структуре кавказского зарубежья во Франции во второй половине 1920-х гг. центральное место занимали масонские ложи «Золотое руно» и «Прометей», включавшие, главным образом, политическую элиту грузинской и северокавказской диаспоры. В системе российского зарубежья в Европе в 1920-1930-е гг. масонские ложи выполняли одновременно роль политических клубов и обществ взаимопомощи и сыграли важную роль в социальной адаптации послереволюционной эмиграции. Масонские организации вели разнообразную культурно-просветительную и научную работу, выступая в том числе, в качестве связующего звена между эмигрантским и европейским сообществом, способствуя развитию политического и культурного диалога между эмиграцией и Западом. Данное направление общественно-культурной деятельности было характерно и для северокавказского зарубежья.

12 ноября 1924 г. в Париже в Масонском доме на рю Пюто состоялось учредительное собрание ложи «Золотое руно», в состав которой вошли представители северокавказской, а также грузинской, азербайджанской, армянской и российской эмиграции во Франции. В числе ее основателей были Пхемах Аджигоев,  Мурзала Куриев,  Айтек Намиток,  Осман Чермоев (племянник Тапы Чермоева) и др. 29 апреля 1925 г. был посвящен Гайдар Баммат. Ложа «Золотое руно» работала в союзе с Великой Ложей Франции по Древнему и Принятому Шотландскому Уставу. Из-за внутренних разногласий, возникших, по всей видимости, на фоне политических дискуссий о судьбах Кавказа, в «Золотом руне» вскоре произошел раскол, в результате которого возникли ложи «Юпитер» и «Прометей», в самих названиях которых прослеживается намек на достаточно резкое противостояние.

В составе Ложи «Прометей», образованной в конце 1926 года мусульманами-горцами и несколькими представителями грузинской эмиграции, вышедшими из Ложи «Золотое Руно», возросло представительство парижского клана Чермоевых: помимо Османа, в первом полугодии 1927 г. в Ложу вступили глава семьи Абдул-Межид (Тапа) Чермоев и еще два его племянника – Абу-Бакар и Магомет[31]. Имеются сведения, что деятельность Ложи осуществлялась, главным образом, на средства Тапы Чермоева. Финансовую поддержку масонским и другим северокавказским организациям в эмиграции имел возможность оказывать и член-основатель обеих лож, уроженец Терской области М.М. Куриев[32], владевший до революции нефтеносными участками.

В1928 г. из состава «Прометея» выходят ее грузинские участники, что придает данной мастерской преимущественно северокавказский (и мусульманский) характер. Примерно в это же время общественная деятельность горской эмиграции активно реализуется в более широком поле, а именно, в организации политических партий и движений – «Народной партии вольных горцев Кавказа» (Прага), «Союза народов Кавказа» и «Горского национального объединения» (Париж), а также в издании нескольких журналов. В результате Ложа «Прометей» оказалась недолговечной и была усыплена в начале 1930-х гг.  

Становление и деятельность за рубежом в 1920-1930-е гг. организационных структур кавказской эмиграции стимулировались достаточно активным интересом к кавказской теме со стороны  ведущих мировых держав – Франции, Германии, Великобритании, США, а также Польши и Турции, видевших возможность использования данных общественных движений для реализации собственных политических и экономических интересов. Все эти государства были заинтересованы в ослаблении, а еще лучше, в расчленении СССР, что заставляло их поддерживать идею Кавказской конфедерации и другие проекты создания на Южном и Северном Кавказе независимых национально-территориальных образований. В то же время, каждая из этих стран, за исключением, пожалуй, Польши, которая была озабочена, прежде всего, угрозой военного реванша со стороны СССР, имели непосредственные виды на азербайджанскую и северокавказскую нефть и другие природные богатства региона.

Французским правительством в 1921 г. была образована особая комиссия во главе с крупным промышленником и политическим деятелем Луи Лушером для изучения кавказского вопроса. Тема Кавказа, его истории, культуры и современного положения вызывала интерес во французских научных и политических кругах. В частности, 17 мая 1923 г. в Ницце состоялась публичная лекция о Кавказе члена русского и французского географических обществ барона Лориа[33]. 25 января 1936 г. в Институте международного интеллектуального сотрудничества состоялся доклад Жана Мартэна, главного редактора «Журналь де Женев» и «большого друга народов Кавказа». (Его записки о путешествии по Кавказу, главным образом, по Грузии, в 1920 г., печатались в журнале «Северный Кавказ»).  В аудитории присутствовали французские дипломаты, общественные деятели и многочисленная аудитория представителей северокавказской, грузинской, азербайджанской и армянской общин[34].

Источник: журнал «Архивы и общество», №22, 2012г.