Мы должны идти по пути либерального национализма

Вниманию читателей предлагается интервью с Валерием Хатажуковым, известным своей общественной и политической  деятельностью в конце 80-х и 90-х годах. Наш собеседник был в то время одним из руководителей общественного движения «Адыгэ Хасэ», активно участвовал в общественных и политических процессах проходивших в Кабардино-Балкарии, знает о них не понаслышке.

— Валерий Назирович, начиная с конца 90-х прошлого столетия, Вы были в гуще общественно-политических событий, происходивших в КБР, на Северном Кавказе, в России в целом. Читателям было бы интересно знать, где Вы родились и выросли, какое учебное заведение закончили, где работали, из какой семьи вышли?

— Я родился 9 июня 1956г. в селении Шардаково Зольского района. Из семьи крестьян. Восьмилетку я закончил в селении Баксаненок в школе-интернате №7 в 1971г. В 1973г. я закончил светловодскую среднюю школу в Зольском районе. После школы поступал в университет, но не поступил. Пошел работать. Трудился на кондитерской фабрике, на комбинате «Искож». С 1974 по 1976 годы служил в рядах Советской армии в Германии. В 1977г. поступил на машиностроительное отделение ИТФ КБГУ. Проучился на этом факультете два года и ушел. После этого, вновь работал на заводе высоковольтной аппаратуры. Потом я поступил заочно на историко-филологический факультет нашего университета, который закончил в 1986г.

— Как Вы пришли в общественную организацию «Ашамаз», вообще в политику? Каковы были побудительные мотивы этого шага? Что в этом поступке было большего: романтизма или прагматизма. Или желания принять участие в перестроечных процессах?

— В разное время, в разные годы, всегда были какие-то  группы интеллигенции, которых интересовали проблемы связанные с сохранением культурной идентичности кабардинцев, с историей адыгов. Эти проблемы невозможно было публично обсуждать, не было литературы по этим вопросам. В 70-е годы люди собирались в институте у Заура Налоева, обсуждали эти вопросы, передавали друг другу какие-то книжки, которые невозможно было нигде найти, размножали эту литературу. Я сам был одним из организаторов подобной группы. Она находилась, скажем, так на таком полулегальном положении. Мы собирались и обсуждали разные вопросы, связанные с проблемами адыгов. Когда началась перестройка, эти группы, молодые люди получили возможность легализоваться, и открыто все это обсуждать. Был закон, который позволял при профсоюзных организациях, культурных учреждениях создавать любительские объединения. «Ашамаз» возник в 1985г. как любительское  объединение при профсоюзе народного образования. И сразу же «Ашамаз» в народе стали называть Хасой. В 90-м году мы зарегистрировали Хасу, как общественную организацию и ее возглавил Заур Налоев.

Мотивы этих людей, которые входили в эти кружки, а потом и в «Ашамаз», были чистыми, искренними. Там присутствовал,  я бы даже так сказал, романтический элемент. Эти люди были образованы, знали проблемы своего народа. Как только появилась возможность обо всем этом говорить, это все сразу вылилось в создание такой организации, как «Ашамаз».

С другой стороны, это был абсолютно объективный процесс, потому что, все эти проблемы существовали объективно. Допустим проблема обучения родным языкам. Да, о ней говорили, писали, но открыто ставить вопросы обсуждать, высказывать свое мнение, такая возможность появилась только в начале перестройки. Вопрос языка и проблема Кавказской войны стали сразу в повестку созданных объединений. Эти вопросы стали сразу бурно обсуждаться. И постепенно все это стало политизироваться. Уже начали поднимать проблему миграции. Была проделана огромная работа по проблемам языка, обучения на нем. Было огромное количество публикаций, передач на радио и телевидении посвященных проблемам обучения на родных языках. В 1992г. в Кабардино-Балкарии был принят закон «О языках народов КБР», где кабардинский язык стал государственным. В этом законе, есть много того, что мы предлагали из своего проекта.

По проблеме Кавказской войны появилось огромное количество публикаций, книг. Проходили научно-практические конференции. В 1992г. Парламент КБР принял постановление о геноциде черкесского народа. Мы лоббировали это решение. У нас там было три депутата. Текст постановления практически был нашей редакцией. Пелена с Кавказской войны была снята. В общественном мнении, научных кругах появилось твердое убеждение, что Кавказская война была освободительной борьбой горцев.

Очень быстро шел процесс этнической консолидации адыгов. Возрождалось самосознание, что мы один народ. Ведь раньше нам говорили, внушали, что кабардинцы, адыгейцы, черкесы разные народы. Это все было сломлено. В Майкопе прошла научно-практическая конференция, на которой было принято решение, что адыги – это единый народ, с единым самоназванием, с единой культурой, языком.

Суперважным событием для адыгского мира стало образование Республики Адыгея. Дело в том, что 80 % диаспоры считают, что Адыгея их родина. Весь черкесский мир с ликованием встретил создание адыгской республики. Еще одним знаковым событием для адыгов стало появление в 1990г. Международной черкесской ассоциации, которая декларировала свои главные задачи – консолидация, репатриация, язык.

— Валерий Назирович, Вы говорили, что были группы молодых ребят неравнодушных к проблемам адыгов. Откуда могли взяться эти люди, в советский период?

— Это очень сложно рационально объяснить. Вот когда мне говорят, что Советская власть очень многое для нас сделала, что у нас есть литература, алфавит, я с этим не согласен. Скажу почему. Мы же помним, какие были идеологические установки, что мы должны раствориться, стать единым народом. Вот такие были установки. Большевики были большие лицемеры. Они могли обещать все что угодно, чтобы здесь и сейчас решить какую-то политическую проблему. Когда они создавали национальные республики, они считали, что это временно, и когда они декларировали, что будут развивать историю, языки, культуру, они также считали, что это все временно.

Почему появлялись такие люди? Они появлялись наперекор, вопреки советской политики. Протестные настроения в народе были заложены, может быть на генетическом уровне. И в 50-х, 60-х, 70-х годах всегда жило это неприятие. Были разные поколения, которые порой в очень сложных условиях не давали потушить огонь национального самосознания. Когда появилась возможность, когда началась перестройка, все это выплеснулось наружу.

— Каковы были Ваши взгляды на тот момент на устройство страны и республики? Что Вы считали главной проблемой и задачей, которую следовало бы решать в первую очередь?

— Это были такие процессы, когда самому было очень трудно понять, что происходит, какая волна тебя несет. Многие проблемы постепенно стали политизироваться. Изначально, вопросы языка, истории, культуры адыгов в политическом плане не ставились. Но постепенно, они начали политизироваться. Допустим, мы начинаем обсуждать, пытаемся решить проблему языка. И мы приходим к тому, что невозможно какими-то увещеваниями, пропагандой решить эту проблему. Это можно решать только на государственном уровне. А что значит на государственном уровне? Вот наша республика. Мы приходим к тому, что у нее на самом деле никаких прав нет. Хотя, у нее должны быть реальные права, должен быть государственный суверенитет. В 1992г. Кабардино-Балкария приняла Декларацию о государственном суверенитете.

Мы работали над миграционным вопросом. В республику приезжало больше людей, чем уезжало из нее. Если бы эти процессы продолжились, то кабардинцев могло стать меньше. Мы начали озвучивать эту проблему. Естественно, в наших действиях не было никакого сепаратизма. Никто не говорил об отделении от России.

— В какой период был создан Конгресс кабардинского народа (ККН)? Он был политическим крылом Хасы или самостоятельной организацией, решавшей национальные задачи? Если так, то, какие задачи он решал?

— Конгресс кабардинского народа родился в недрах Хасы в 90-е годы. Я не был членом ККН по своим убеждениям. ККН появился в противовес Национальному совету балкарского народа. Балкарцы провозгласили создание своей республики, создали Совет. Тогда, власти КБР решили в противовес создать подобную структуру со стороны кабардинского народа. Я считал, что не нужно усугублять ситуацию и провозглашать в ответ Кабардинскую республику. Но сторонники провозглашения победили. Был создан оргкомитет по проведению съезда кабардинского народа, куда вошли представители власти, Налоев, Шанибов. Съезд провозгласил кабардинскую республику и создал ККН. Это был орган, который мог говорить от лица народа. Организаторы съезда попросили возглавить ККН Ю. Калмыкова. Он согласился. Начался процесс выяснений отношений, установки новых границ. Но работа зашла в тупик. Стороны не смогли договориться. Идея была скомпроментированна. В ККН вошли многие активисты Хасы. Конгресс был такой окологосударственной структурой. Своего рода народный парламент. А Хаса была общественным движением, общественной организацией.

— Были ли разногласия между Хасой и ККН? Если были, то в чем они заключались?

— Я не думаю, что они были серьезного характера. Разногласия заключались в том, что было много таких, которые считали, что нам не нужно сейчас становиться орудием власти. Были опасения, что нас хотят просто использовать.

— Как бы Вы охарактеризовали взаимоотношения Хасы и ККН с официальной властью КБР? Через какие стадии они прошли? Были ли в них положительные моменты?

— Допустим до путча ГКЧП в 1991г. у нас в Парламенте было три депутата. Они занимали активную позицию и могли собрать вокруг себя много своих коллег по законодательному органу. У них была мощная поддержка народа и Хасы. Мы очень многие вопросы могли поднимать, решать. Когда состоялся путч, наши власти повели себя неуклюже. Они сразу признали путчистов, выступили на их стороне. Хотя, на мой взгляд, они могли проявить больше гибкости, не воспользовались моментом.

— Могут ли на Ваш взгляд, чиновники искренне переживать за проблемы народа, или это невозможно по определению?

— Какие-то чиновники могут, какие-то нет. Я считаю, что природа власти везде одинакова. Что на Западе, что на Востоке, что здесь. Любая власть стремится к воспроизводству и самосохранению. Когда мы говорим, что на Западе демократическая власть, развитое гражданское общество, то мы не всегда четко осознаем, что это значит. А это значит, что там столько разных противовесов и сдержек, что правящим партиям трудно злоупотреблять властью. Эти сдержки и противовесы создают власти много проблем, которые она вынуждена решать. А у нас этого нет. Нужно создавать власти такие условия, чтобы она решала проблемы. Я считаю, что на власть можно было бы влиять, но у нас нет гражданских сил.

— С какими чувствами Вы вспоминаете многочисленные собрания, митинги, пикеты против КПСС, обкома КПСС, Парламента, за выборы Ельцина, за сохранение родного языка…?

— Это было очень интересное время. Я бы сказал даже, что это было революционное время. Все очень быстро менялось. Мы ведь были воспитаны в условиях советской идеологии. И когда на твоих глазах все это рушится, когда открываются какие-то новые горизонты, о которых ты вообще и не мечтал, которые не могли тебе даже присниться. И ты во всем этом принимаешь какое-то участие. Это было безумно интересно. Конечно, это время я вспоминаю с ностальгией, и я понимаю, что в мой век такое уже не повторится.

— Интересно было бы знать, как Вы сейчас относитесь к Б.Н. Ельцину?

— Я считаю, что при Ельцине были заложены какие-то зачатки демократии. Да, они не были явно обозначены, но это были демократические институты. В России до сих пор никакой демократии не было. И время Ельцина было началом появления демократии. Конечно, это была далеко не совершенная демократия, но это был первый шаг в сторону изменения системы, общества. Я считаю, что Ельцин сыграл позитивную роль на тот период. Без сомнения, у него были ошибки, просчеты. Но он всегда находил в себе мужество и признавал свои ошибки. И я относился и отношусь к нему с симпатией.

— Как Вы сегодня оцениваете факт создания Международной черкесской ассоциации? Оправдывает ли она свое предназначение?

— МЧА призванная решать вопросы духовной, этнической, культурной, языковой консолидации адыгского мира несколько утратила свои позиции в этих вопросах. Она перестала выражать интересы адыгов, реально их защищать. Современная МЧА не имеет никакого отношения к той организации, которую возглавлял Ю. Калмыков.

За последние 10 лет произошли такие вещи, которые не могут не тревожить. Первое, идет фактическое упразднение республик. Они уже никаким суверенитетом не обладают. У них уже даже близко нет таких прав как скажем в таких федеративных государствах как Германия или США. В этом вопросе МЧА занимает абсолютно пассивную позицию. Второй момент. Идет сворачивание национально-культурных программ. В КБР закрыты все классы, а их 70 % сельских школ, где в начальных классах обучение проходило на родном языке. В последние годы минимум на 25%, а по другим оценкам на 30% уменьшилось время, выделяемое на обучение родным языкам. Из всех образовательных стандартов убрали национально-региональный компонент. Это означает, что завтра обучение родным языкам будет необязательным, факультативным. По этому поводу тоже нет никакой реакции. По этим проблемам должны быть публичные мероприятия, конференции, пресс-конференции, собрания, митинги, пикеты, съезды. Это главные инструменты общественного движения. Но ничего этого не происходит. Дальше. Неприкрытые попытки объединения Адыгеи  с Краснодарским краем. Опять никакой реакции. Самое страшное, что происходит в последнее время, это проблема исламистской радикализации молодежи. Ничего более опасного и серьезного для нас нет. Огромное количество молодых людей подаются радикализму, часть из них уходят в леса, в горы. В генетическом плане это не самая худшая часть народа. Это пассионарии, люди, ищущие какие-то идеалы, смысл жизни. Я считаю, что это самая большая угроза для нашей республики. Если они достигнут определенной критической массы, и будут фактически представлять нашу молодежь, то ничего хорошего не будет. В этом направлении абсолютно ничего не делается. Казалось бы, после 13 октября 2005г. было бы абсолютно логично, если бы МЧА собрала кабардинский народ и поставила бы вопросы, что происходит, почему так получилось, что делать? Ничего этого не происходит. Эти вопросы вообще не стоят в повестке дня МЧА.

— Вы и сейчас считаете, что руководство КБР поддержало действия ГКЧП? Если да, то могло бы оно поступить иначе? Использовала ли оппозиция этот факт для его устранения?

— Как я уже говорил выше, власть поддержала ГКЧП. Причем полностью, не проявив никакой политической гибкости. Видимо надеялись, что путчисты возьмут власть в свои руки. Но их надежды не оправдались. На мой взгляд, власть по-другому не могла поступить, так как эта была партийная номенклатура, не желавшая демократических перемен. После провала ГКЧП, Коков ушел в отставку. И то, что он покинул свой пост, есть заслуга и оппозиции.

— Пик общественно-политических событий пришелся на осень 1992 года, когда столкновение между властью и оппозицией казалось становится неизбежным. Как Вы их оцениваете сейчас? И как, по Вашему мнению, удалось урегулировать этот трагический конфликт? Так решила оппозиция? По требованию народа? С помощью военной силы?..

— Что происходило в 92-м году? Шла война в Абхазии. Министр обороны Грузии Каркарашвили произнес ставшие известными слова, что для победы над Абхазией, Грузия готова уничтожить 100 тысяч абхазов, даже если потребуется положить жизни 100 тысяч грузин. Это было громкое заявление. В ответ, председатель Парламента Конфедерации народов Кавказа чеченец Юсуп Сосланбеков, Шанибов был Президентом Конфедерации, выпустил Указ, суть которого была приблизительно такова: Тбилиси объявлялся зоной бедствия, а грузины, живущие на Северном Кавказе объявлялись заложниками. На основании этой бумаги, вернее подписи под этим Указом, было возбуждено уголовное дело против Шанибова. На самом деле, никакой подписи Шанибова там не было. Шанибову предъявлять было нечего. Но по всем информационным агентствам эта утка уже прошла. Министр МВД КБР Х. Шогенов пригласил Шанибова к себе якобы для разговора. И в его кабинете Шанибову надели наручники и на вертолете переправили сначала в Пятигорск, а затем в Ростов. И когда эта весть распространилась, поздно вечером люди стали стихийно собираться у здания Конгресса кабардинского народа. Мы встречались с каким-то генералом, который все это организовал. Наш разговор с ним происходил на повышенных тонах и чуть не перерос в рукопашную, что пришлось даже З. Налоеву встать между нами и разнять нас. В конце концов, генерал сказал, что Шанибову избрали меру пресечения арест. И с этого момента события стали развиваться очень стремительно. Моментально собралась огромная толпа. Кто-то крикнул, что квартиру Шанибова обыскивают, дочку захватили. Люди ринулись к дому Шанибова. Когда мы подошли к дому увидели, как его дочь стояла на козырьке подъезда. В квартире шел обыск. Его проводили два сотрудника спецслужб из Москвы. Активисты Конгресса оцепили дом. Их, в свою очередь оцепил ОМОН. А милиционеров опять оцепили представители Конгресса. Вот так и брали в кольцо друг друга. Этих москвичей взяли в заложники. Одного сразу же насколько я помню, отпустили, а другого завернули в ковер и увезли.

И вот начинается противостояние у Дома Советов. Впервые дни люди не требовали отставки Кокова. От него хотели, чтобы он разъяснил ситуацию, встретился с людьми, выступил по телевидению, объяснил ситуацию. Но он категорически отказался. С каждым днем людей становилось все больше и больше. Обстановка накалялась. Появились разные группы, требовавшие более решительных действий.

Часть людей стоявших у Дома Советов, двинулись к зданию телецентра. У здания телецентра произошла потасовка с солдатами, охранявшими телецентр. Солдат немного помяли. Мы не пустили людей в само здание. Тогда, они взяли БТРы прямо с экипажами, которые забаррикадировались внутри машин и приехали к Дому Советов.

Ночь мы провели в здании Конгресса. Утром узнали по новостям, что Коков подписал Указ о введении чрезвычайного положения. Всякие собрания, шествия, митинги запрещались. Мы собрались и стали обсуждать сложившуюся ситуацию. Юрий Калмыков тогда сказал, что нужно остановить все акции, так как власть не перед чем не остановится. Тем временем, внизу стала собираться толпа молодежи человек 300-400. Я спустился к ним, поговорил. Они хотели идти к Дому Советов. Я посоветовался с Калмыковым, и мы решили, что мне надо идти с ними. Нужно было контролировать их. Впоследствии, было много разговоров, что толпа была вооружена.  Я остановил их и прошелся по рядам. У них не то, что оружия, даже палок не было. По крайней мере, явно вооруженных людей я не видел. На улице Балкарской мы встретили оцепление, состоящее из наших милиционеров. Я попросил пропустить нас, и они беспрепятственно дали нам пройти. Никаких эксцессов у нас с ними не возникло.

У здания Дома Советов до определенного времени все было под контролем. Ситуация стала меняться когда началась стрельба из винтовок специальными патронами с газом. Позже, сами солдаты рассказывали, что обычно после такой стрельбы люди разбегаются, но в этот раз толпа просто озверела и стала еще больше напирать. И пошел контакт. Солдат стали избивать. Тогда я с несколькими моими товарищами рванулись к дверям Дома Советов. Я уже так надышался газом, что голова кругом. Один раз меня сбили с ног, кто-то наступил на меня, хотели войти вовнутрь, ломали окна. Ситуацию можно было взять еще под контроль. Но за первыми газовыми выстрелами последовали уже автоматные. Тогда шальной пулей была ранена и впоследствии скончалась женщина. Мы у дверей чуть не лежали, не пускали разъяренных людей. Смотрю, бежит с гранатой один парень. Я поймал его за плечо, но он буквально втащил меня  в здание. Очутившись внутри, я увидел такую картину; по периметру лежали мешки с песком, за ними автоматчики, а по центру прямо в направлении входа установлен пулемет. Пулеметчик молодой парень буквально трясется от страха, глаза огромные, безумные. Я спокойно, без резких движений, не говоря ни слова, беру нападавшего с гранатой  и мы, вместе пятясь, выходим на улицу на ступеньки. Там, разгоряченные люди практически избили насмерть пятерых или шестерых солдат.  Нам удалось отбить их у толпы и буквально закинуть в Дом Советов.

Вскоре приехали Калмыков и Налоев. Им удалось остановить людей. Лозунги «Долой Кокова» появились уже после стрельбы. Ситуация была критической. Я уверяю, что этот Дом Советов разобрали бы на камни. Если бы мы захотели, то очень быстро и легко закончили бы с ними. К нам тайно приходили сотрудники спецподразделений и просили дать им для выхода коридор. Они были очень сильно деморализованы. Когда освободили Шанибова, люди разошлись.

— Конгресс и Хаса внесли огромный вклад в урегулирование абхазо-грузинского конфликта, в победу братского народа. Не могли бы Вы коротко вспомнить об этих событиях, тем более что сами являлись их активным участником.

— 14 августа, когда началась война в Абхазии, я был дома. Мне позвонил Ю. Калмыков из Москвы и сообщил, что произошло в Абхазии, и он считает, что это очень серьезно. Сразу же после начала войны Ю. Калмыков в Москве составил обращение к народам Кавказа и казачеству Юга России, в котором говорилось, что против абхазов развязана война, идет геноцид. В обращении шел призыв оказания всяческой помощи и формирования добровольческих отрядов. В этот же день, 14 августа, было принято решение отправить в Абхазию первую группу из 14 человек во главе с Султаном Сосналиевым. В Нальчике они сели на «Икарус» и уехали в Абхазию. В Гаграх их остановил грузинский десант, но грузин удалось убедить, что группа едет за детьми, якобы отдыхавшими в Абхазии. Их пропустили. И Султан уже 15 августа прямо с ходу начал строительство абхазской армии. У абхазов была паника, разброд и шатание.

В Нальчике по местному телевидению было передано обращение Калмыкова. Часть активистов кабардинского движения встретились с Коковым и потребовали, чтобы он перекрыл госграницу и связался с Шеварнадзе. Сразу начали формировать добровольческие отряды.

В самом начале грузино-абхазского конфликта, позиция России была полностью на стороне Грузии. В Дагомысе, накануне начала войны, прошла встреча Ельцина и Шеварнадзе. Ельцин поддержал позицию Шеварнадзе. Россия передала Грузии целый эшелон оружия и боеприпасов. Ельцин считал, что России Выгодно поддерживать Грузию. Но когда российские власти осознали, что Кавказ может взорваться, то они изменили свою позицию.

Добровольцы начали пробираться в Абхазию через перевалы. Абхазам была оказана огромная гуманитарная помощь. Вообще, черкесский фактор уже тогда во многом определял позицию России. Этот фактор был и инструментом давления на Россию. Когда в 2008г. Россия признала независимость Абхазии, министр иностранных дел РФ С. Лавров говорил, я сам это слышал, что российская сторона, признавая независимость Абхазии, не могла не учитывать черкесский фактор. Черкесский фактор играл огромное значение.

— Как проявили себя в Абхазии кабардинские добровольцы?

— Очень достойно. Я ни разу не видел, чтобы они шумели, кричали, впадали в панику, оставляли тела погибших товарищей на поле боя. Все это отмечали. В новых исторических условиях, кабардинцы не сильно отличались от своих героических предков. Наши добровольцы вели себя очень достойно во всех отношениях. Приведу один пример, как воевали кабардинцы. В июльском наступлении на Сухуми в 1993 г.  части абхазской армии, и северокавказские добровольцы штурмовали господствующую высоту Ахабьюк. Эту высоту штурмовали в лоб два раза, но взять не смогли. Ахабьюк и еще одну высоту – Шрома необходимо было взять для того, чтобы блокировать с моря противника, перерезать основную магистраль, идущую из Грузии и выдавливать грузинские войска из Абхазии. На штурм Ахабьюка пошли осетины в количестве около 300 человек. Но им не удалось захватить высоту. Осетины попробовали еще раз, но грузины отбили и эту атаку, причем сожгли два вертолета посланных для поддержки осетин. После этого, небольшая группа кабардинцев под командованием Муаеда Шорова атаковала высоту, уничтожив основные огневые точки грузин, захватила плацдарм на Ахабьюке и удерживала его до подхода главных сил, которые взяли высоту. Я разговаривал с одним пленным сваном. И я спросил у него, как воюют кабардинцы. Он выматерился, и ответил, что эти проклятые кабардинцы как пчелы налетают со всех сторон и смертельно жалят. Воюют грамотно и профессионально. Он считал, что кабардинцы были самыми достойными противниками.

Но самым изумительным для меня было то, что реакция кабардинского народа в ситуации войны, когда гибнут его сыновья, была выше всяких похвал. Мне казалось, что когда начнут погибать наши парни, будет катастрофа. Народ встанет. Но что удивительно, я, ни разу, ни от одного человека не услышал, ни одного слова упрека. Это было поразительно.

— Сейчас Абхазия, как и Южная Осетия, стала независимым государством. Сумеет ли она остаться и дальше таковым? Хватит ли у нее сил: политических, экономических, военных? Поддержат ли ее свободу и независимость, помимо России и Венесуэлы, другие страны и международные организации?

— Есть такое мнение, что на самом деле, никакой реальной независимости у Абхазии нет. Там находятся российские войска, пограничники, базы. Бюджет Абхазии состоит из российских денег. С другой стороны в самом абхазском обществе есть влиятельные силы, которые никогда не примерятся с существованием под протекторатом России. Они никогда не согласятся, что у них не будет суверенитета. Когда в Абхазии выбирали президента, народ хотел видеть своим лидером Багапша. Российская сторона проталкивала Хаджимбу. Давление Росси было большим. Но абхазы смогли отстоять Багапша.

Есть еще один момент. Как не парадоксально, России не выгодно, чтобы Абхазию признали другие государства. Причин, на мой взгляд, заключается в том, что если Абхазию признают другие страны, то России труднее будет управлять абхазами. В Европе есть такие силы, которые говорят, что надо признать Абхазию, чтобы вывести ее из — под влияния России. Европа и Америка могут признать Абхазию, но на своих условиях.

— Последним «оппозиционным» тамадой или, как говорят представители национальных движений 90-х, легитимным, были Вы. Потом состоялся съезд и на эту должность избрали М. Хафицэ. С чем это было связано и как Вы оцениваете решение съезда и нынешнюю работу Хасы?

— Должен был состояться конгресс МЧА, и мы намеревались провести съезд Хасы, чтобы делегировать на него наших делегатов. Власть поставила нам такое условие, что формировать делегатов на съезд будут главы администраций. Мы от этого сразу отказались и провели съезд Хасы. Власть ничего не могла сделать с нашей Хасой. Мы судились с властями КБР и выиграли этот суд. От нас требовали отказаться от политической деятельности. И тогда власть пошла совершенно на беспрецедентный шаг. Ну, представьте себе, мы зарегистрированная организация, осуществляем свою деятельность законно. Только что прошел суд, который мы выиграли. Так вот. Власть создает некий оргкомитет по проведению съезда нашей организации (?!). По уставу нашей Хасы, чтобы провести внеочередной съезд необходимо было согласие 1/3 членов Совета Хасы. Причем нужно было еще, и аргументировать, почему надо проводить съезд. А проводить или не проводить съезд решал Совет. Так вот, в этот оргкомитет, который собрала власть, вошел только один член нашего Совета. И этот оргкомитет решает провести съезд нашей организации. Это было невиданно.

Со своей стороны, мы где-то были наивными, где-то может быть самоуверенными, думали, что это мелочи, что в суде мы докажем свою правоту и легитимность нашего движения. Мне один знакомый сказал, что в новом оргкомитете находится М. Хафицэ. Я позвонил ему и спросил, кто председатель оргкомитета. Ответил, что он. Я бросил трубку и не стал с ним разговаривать.

Власть провела съезд нашей организации. Меня даже приглашали на этот съезд. Съезд полностью поменял устав, аннулировал все программные документы. И нашу организацию перерегистрировали как культурное общество. После этого, мы целый год судились в Нальчике и в Москве. В Москве у меня был адвокат Суворов, специалист по подобного рода делам. Его нам предоставил Явлинский. Суворов был уверен, что мы выиграем суд. В день слушаний мы приходим в суд. Я приглашаю журналистов из центральных СМИ. Проходит суд. Судьи удаляются в совещательную комнату. Совещались они там более двух часов. Мы все в недоумении. В конце концов,  судьи появляются в зале и оглашают вердикт, что решение остается в силе. Мы проиграли. Мне потом рассказывали, что Коков поехал в Москву, встретился с председателем Верховного суда Лебедевым и убедил того принять решение в пользу властей КБР. Вот так вот появилась новая Хаса. Но те проблемы, которые сегодня стоят перед кабардинским народом она не решает.

— Вы активно принимали участие в процессе сохранения кабардинского языка. Но сегодня многие признают положение кабардинского языка еще более катастрофическим. Вы согласны с этим? Если да, то почему это происходит?

— Закрыты классы с преподаванием на родных языках. Время, выделяемое на обучение родным языкам, в целом сократилось. Понятие национально-образовательный компонент убрано. Тиражи книг, выходящие на национальных языках за последние 10-12 лет уменьшились наполовину. Такие процессы идут повсюду. Я думаю, что это все напрямую связанно с теми процессами, которые идут сейчас у нас в стране. Это постепенное, абсолютно ни чем не прикрытое упразднение национальных республик, упразднение государственности народов Северного Кавказа. Выхолащивается суть этих республик. Они практически не имеют никаких реальных прав. Они не могут ни каким образом влиять на вопросы гражданства, заниматься вопросами репатриации. Все законы о репатриации, которые были приняты в республиках, аннулированы. Все это напрямую связано с состоянием обучения на родных языках. В России сегодня в решении этих вопросов побеждают те силы, которые считают, что не должно быт национально-государственных образований по национальному признаку. Такие образования должны быть упразднены. Вместо них предлагают культурные автономии. Имеется в виду, что не будет ни какой территории, а власть на местах будет заниматься какими-то культурными вопросами. Эти процессы видны невооруженным глазом, они понятны и очевидны.

— Почему не реагирует власть, общество на проблему сохранения родных языков?

— Власть не реагирует потому, что не реагирует общество. Нет национальной организации, движения, которая могла бы озвучивать  и принимать участие в решении этой и многих других проблем. Адыгские общественные организации практически не занимаются этим вопросом. А хотя, они должны были сосредоточить все свои усилия в этом направлении. К примеру, на прошедшем Всемирном татарском конгрессе, единственной повесткой дня был вопрос сохранения родного языка.

— Как Вы оцениваете итоги деятельности Хасы (до 2000г.) и ККН? Что они дали для консолидации народа? Для улучшения политической системы республики? Для ее демократизации? Такое впечатление, что из виртуальной свободы, завоеванной в 90-е, страна вновь вернулась в реальное централизованное государство, но централизовавшееся в еще большей степени. Сегодня малочисленные народы лишились всех своих привилегий, в том числе советских.

— Есть такое мнение, что Российская Федерация уже не федерация. Потому что, мы уже давно не избираем губернаторов. Федерация подразумевает, что у территорий есть реальные государственные рычаги решения своих проблем. У них есть какой-то элемент суверенитета. В этом смысле, никакой федерации уже нет. С другой стороны, республики не только имеют федеративный статус, но еще, у них есть право на самоопределение. Россия признает такое право за Абхазией и Южной Осетией, она признает их независимость. А мы самоопределяемся внутри самой России. В этой ситуации, кроме того, что нарушаются принципы федерализма, нарушается еще наше  право на самоопределение. Попытки ликвидировать республики нарушают их право на самоопределение.

До 2000г. я считал, что и Хаса и ККН были самостоятельными организациями. Они могли влиять на власть, в какой-то мере контролировать ее, публично поднимать  животрепещущие проблемы, вопросы волновавшие общество. Тем самым выражать чаяния кабардинского народа. Это все было. А сейчас таких организаций нет. Есть просто бренд – «Адыгэ Хасэ».

В 90-е годы было какое-то разделение властей. В Парламенте была оппозиция. Была, какая-та жизнь на политическом поле республики. Сейчас этого ничего нет. Есть отдельные деятели, которые могут что-то сказать, сделать заявление, но у них нет никакой силы и влияния.

Если такая ситуация будет продолжаться то в стране могут появиться радикальные движения, которые будут очень жестко ставить вопросы, появятся сепаратистские настроения. Я опасаюсь, что путь, на который вступила Россия, ни к чему хорошему не приведет. Такое осознание в российском обществе уже есть. Когда демократические институты блокируются, нейтрализуются, на политической арене появляются люди типа Жириновского, которые считают, что нужно вернуться к той территориальной и административной системе, которая была в царской России. Но они не понимают, или не хотят понять, что царская Россия развалилась и по причине того, что не учитывала интересы других народов. Они думают, что Россия должна существовать в виде империи. Но вряд ли у них это получится.

— Кто, по Вашему мнению, является главным недоброжелателем адыгского народа? Почему у него нет консолидированной позиции ни по языку, ни по этнониму, ни по объединению, ни по вере?

— Вы знаете, я не могу сказать, кто именно является главным недоброжелателем адыгского народа. Может быть, есть какие-то маргинальные группы или отдельные личности, которые не любят адыгов.

Иногда общества, которые нам кажутся очень суперконсолидированными на самом деле далеко не такие. Такой мощной консолидации нет ни у одного народа. Есть другая проблема. Сегодня у нас нет национальной организации, которая могла бы объединить если не весь народ, то очень большое количество людей искренне переживающих за свой народ. Нет организации, которая пользовалась бы влиянием, имела силу, волю. Ставила вопросы, отстаивала интересы. У меня такое ощущение, что сейчас в обществе идет осознание, что надо что-то менять.

— Много ли было среди активистов кабардинского национального движения, предавших интересы своего народа? И каковы мотивы подобных поступков?

— Многие рекрутировались в это движение по разным мотивам. Одни хотели решить свои проблемы карьерного роста, прихода к власти. Таких было не мало. Когда они получили что хотели, то просто ушли. Были и такие, чтобы получить должность или еще что-либо делали различные пакости, сдавали, предавали. Там было много такого.

— А Вас самого не пытались каким-то образом оторвать от оппозиционной борьбы? Успокоить. Подкупить. Дать должность?

— В самом начале нашей деятельности в конце 80-х начале 90-х, к моему отцу пришли домой из администрации Зольского района, и попросили, чтобы он передал мне о их готовности предложить хорошую работу. Отец их выгнал. И только через много лет он рассказал мне об этом случае. Мне предлагали стать министром спорта в коковском правительстве, были еще несколько предложений.

— Вам, в вашей активной политической и общественной  деятельности приходилось сталкиваться со многими людьми, работать с ними, оппонировать им, общаться. Скажите, кого бы Вы выделили из той плеяды деятелей кабардинского движения?

— Заура Налоева и Юрия Калмыкова. Это были действительно достойные люди, для которых политика не являлась самоцелью. Для них она была инструментом в решении вопросов, воплощении тех идей, которые они считали благими для адыгского народа. Они были очень честолюбивыми людьми, но они никогда не позволяли себе поступиться своими принципами из-за какой-то личной обиды, или амбиций, могущих помешать делу.

— У Вас не было мысли, соблазна, бросить все, оставить свою неспокойную деятельность, уйти во власть, получить должность и жить спокойно?

— Такого соблазна у меня не было ни разу, потому что его просто не было. Попытаться пойти во власть какой-то группой, реально влиять на нее и что-то делать, это не стыдно. В таком случае еще можно было бы стремиться к этому. Да и такой ситуации у меня не было. А то, что они мне предлагали… Я бы просто превратился в труп. Потом показывали бы на меня пальцем и говорили, вот за это он боролся.

— Валерий Назирович, как Вы сейчас оцениваете личность Кокова?

— Вы знаете, в своем роде он был человеком незаурядным. Он был способен идти на разные компромиссы, у него был нюх. Со стороны могло показаться, что он человек способный проводить реформы, создавать рыночные отношения. Но эта была иллюзия. Он просто приспосабливался, мог создать образ. На самом деле, по моим ощущениям Коков не принимал и не способен был принять изменения, проходившие в обществе, демократию, рынок. Он ни в коем случаи, ни с кем не хотел делить власть.

Если в начале 90-х годов можно было говорить о каком-то разделении властей, каком-то политическом шевелении, то позже, все изменилось. До поры до времени, Коков мирился с политической активностью его оппонентов. А когда он понял, что все можно подмять под себя, он это сделал не задумываясь. Он установил режим жесткой власти. Не было у него больше оппонентов.

— Сейчас Вы стали правозащитником. Это продолжение той работы или другая сфера? И что для Вас сегодня важнее: защита прав гражданина или нации?

— Я ни одной минуты, ни одной секунды не переставал заниматься, чем я занимался. То, что меня привело в это движение, оно не то, что притупилось, наоборот, расширилось. Во-первых, всеми этими вещами, которыми я здесь занимаюсь, мы занимались и в Хассе. Чисто правозащитное направление у нас было всегда. Наша Хаса была не просто национальным, а национально-демократическим движением, либеральным. Мы всегда пытались решать проблемы людей.

Права человека. Права нации. Что это значит? Те вещи, которые я говорю именно с позиции защиты прав человека, которые касаются конкретно национальных интересов, которые я могу свободно говорить здесь, очень важны для меня.  Если бы я говорил это в рамках национального движения, я бы себя очень скованно чувствовал. Право на самоопределение. Любой народ может создать свое государство. Право обучения родным языкам. Мы этими вопросами занимаемся. Я выступал в Европарламенте и обо всем этом говорил. Я говорил это как правозащитник. Упразднение республик, язык, все это я говорил свободно, с точки зрения международного права. Я считаю, что мы должны идти по пути либерального национализма. Это такой путь, когда уважаешь, другие народы и отстаиваешь интересы своего. Я абсолютно не считаю, что от чего- то отказался. Ни в коем случае.

Недавно в Кабардино-Балкарию приезжал комиссар Совета Европы по правам человека Томас Хамарберг. Мы с ним беседовали около двух часов.  Я ему говорю, черкесы в Турции, какое представление у Вас об этой проблеме. Он говорит, что мы не знаем эту проблему. Мы говорили о государственности, о том, что наших соплеменников Россия не хочет признавать соотечественниками. Говорили о дискриминационном законе о гражданстве, который требует, чтобы они в совершенстве владели русским языком. Он не знает этих проблем. Он пообещал отразить это в своем докладе. Это имеет громадное значение. О проблемах народа должны знать в Европе.

— Много ли в республике нарушений прав человека? И как Вы с этим боретесь?

— К сожалению, много. Я ни в коем случаи не могу говорить, что мы эффективно боремся. Есть много разных причин. Одна их них – очень слабое гражданское общество.

— Вы говорите, что Россия должна вернуться к демократическому пути. Сейчас, наша страна переживает не лучшие времена. Коррупция, слабость экономики, социальная неустроенность населения, слабость гражданского общества, межнациональные противоречия, национализм, расовая нетерпимость. Все эти опасные проявления поразили наше государство. На Ваш взгляд, какие меры необходимо принять для искоренения всех этих негативных тенденций?

— Я думаю, что ситуация не очень радужная. Для меня, абсолютно очевидно, что власть  должна регулярно меняться с соблюдением всех демократических процедур. У нас в стране много проблем; это коррупция, состояние экономики, неразвитое гражданское общество. Если власть не будет реформироваться, то недовольство ею будет расти. Россия должна вернуться на демократический путь с реальными выборами, разделением властей. Должны заработать институты гражданского общества, необходима политическая конкуренция. В этом случае, мы сможем решать все проблемы. Во многих демократических странах с развитым гражданским обществом проблемы решаются цивилизованно. Мы тоже должны идти по такому пути.

— Лучшие годы Вашей жизни?

— Это очень сложные 90-е годы. События, связанные с войной в Абхазии, признанием ее независимости.

— В апреле этого года Вы принимали участие в одном из митингов, организованных зарубежными соотечественниками в Стамбуле и Анкаре, в защиту культурной идентичности черкесов. Каковы их итоги? Каков был резонанс в стране и в мире? И как отреагировала власть Турции на требования черкесов?

— В Турции проходят процессы сближения с Европой. Она хочет войти в Евросоюз. И все свои законы пытается подогнать под евростандарты. Сейчас, турки пытаются решить проблему курдов, вопросы обучения на родных языках, подготовки преподавателей, открытия вещания на языках других народов проживающих в Турции на радио и телевидении. Представители черкесской диаспоры решили, что у них появляется шанс высказать свои проблемы. Они создали инициативную группу и провели митинги в Анкаре и Стамбуле. Я присутствовал на митинге в Стамбуле. Там собралось около 3 тыс. человек. В Анкаре, говорят было еще больше людей. Что требовали черкесы? Они не поднимали вопрос об автономии, они требовали обратить внимание турецких властей на проблему языка. Как отреагировала власть, я не знаю. Но думаю, ничего страшного для черкесов не произойдет.

— Вы не знаете, как отреагировали, наши адыгские общественные организации, на митинги проведенные черкесами в Анкаре и Стамбуле?

— На мой взгляд, адыгские общественные организации должны были если не принять участие в митингах, то, по крайней мере, поддержать турецких черкесов морально. Они могли бы написать в Совет Европы обращение о проблемах черкесов в Турции, провести  заседания, выработать какие-то решения. Но ничего этого не было. Всем общественным адыгским движениям необходимо работать в том направлении, чтобы весь мир узнал о проблемах черкесов.

— Как лично Вы относитесь к инициативе МЧА по принятию всеми адыгами иноназвания «черкес»?

— Я не думаю, что это что-то качественно изменит. Фактически, черкесы чувствуют себя единым народом. Если мы придем к единому иноназванию «черкесы» и самоназванию «адыги», то формально подтвердим, что мы едины. В принципе, я отношусь к внедрению этого иноназвания положительно. Оно должно послужить объединяющим фактором.

— Какова, на Ваш взгляд, судьба адыгского народа. Имеет ли он будущее?

— Я помню, как в 70-е годы скептики говорили, что через 20 лет никто не будет говорить на кабардинском языке. Но вот прошло больше 40 лет и на кабардинском языке все еще говорят. Конечно, проблема языка стоит остро, но он не утерян. Если в нашей среде появятся здоровые силы представляющие интересы кабардинского народа процессы этнического возрождения пойдут еще быстрей. И естественно, самому народу нужно осознание того, что их язык, культура должны быть сохранены. Я вижу, что у адыгов есть и будет будущее. Мы не пропадем.

— Валерий Назирович, сразу после выездного заседания Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека, прошедшего в Нальчике, Президент РФ Д.А. Медведев встретился с  духовными лидерами республик Северного Кавказа. Одна из мыслей высказанных Президентом касалась возвращения на Кавказ некавказского населения. Как Вы смотрите на подобную инициативу, и есть ли у нее реальные перспективы?

— Я считаю, что руководство страны об этом говорило не раз. И было бы непонятно, если бы Медведев не озвучил эту проблему в очередной раз. Складывается впечатление, что власть высказывает некоторые свои предложения по национальному вопросу в унисон с Жириновским. Можно переформулировать и по-другому. Жириновский озвучивает мысли власти. Он как пробный шар. И ряд его высказываний (отмена выборов руководителей регионов, ликвидация республик) укладываются в русло политики власти. Когда он позволяет себе оскорбительные выпады в адрес кавказских народов, его не отдергивают.

На мой взгляд, проблема оттока русскоязычного населения из КБР не политическая. Это экономический вопрос. Но давайте посмотрим на это с другой стороны. По разным оценкам за последние 12 лет,  из Кабардино-Балкарии выехало около 100 тысяч кабардинцев.  Этого разве мало. Русскоязычное население из Кабардино-Балкарии никто не изгоняет, не выдавливает. Люди уезжают в поисках лучшей жизни. Если в республике будет стабильная экономическая и политическая ситуации, то никто отсюда уезжать не будет. Надо создавать условия для жизни людей здесь.

Я считаю, что это просто риторика. В Ингушетии пытались вернуть русских. Была программа. Этим конкретно занимались. Но результаты оказались не утешительными. Вернулись единицы.

В принципе, у нас небольшой отток русскоязычного населения. Но опять же наряду с русскими уезжают кабардинцы и балкарцы. Почему бы не попробовать вернуть и их?

Известный телеведущий, член Общественной палаты РФ Максим Шевченко во время своего визита в КБР, выступая в Прохладненском районе перед населением,  отметил, что условия проживания для русскоязычных в нашей республике по сравнению с другими республиками Северного Кавказа вполне нормальные.

Я считаю, что условия развития благоприятной жизни на Кавказе, должны быть для всех народов одинаковыми. Я против того, чтобы на Кавказ вернуть только русских. Это будет неправильно. Нельзя одной нации давать больше преференций, чем другой. Это будет дискриминация.  Надо все делать по закону. Внедрять демократические методы управления и решения проблем.

А.Х. Абаев

заведующий сектором АС КБР

член Союза журналистов РФ