История спасения 32 еврейских детей-блокадников в черкесском ауле
Август 1942 года. Фашисты наступали, в черкесском ауле Бесленей, что 40 километрах западнее Черкесска, уже были слышны раскаты далекого боя, когда на окраине аула у реки появился обоз из 4 подвод. В телегах сидели дети — около сотни маленьких людей. Необычные дети.
«Таких мы раньше не видели. Бледные. Худые. Грязные. С распухшими ногами и…. необыкновенно тихие. Те, кто был по крепче слезли с подвод и опустились на траву. Тихие и безучастные ко всему происходящему вокруг, как маленькие старички, — вспоминал после войны председатель сельсовета Сагид Шовгенов, — Совсем больные остались лежать в подводах. У умирающих детей не было сил даже на то, чтобы отогнать от себя оводов и мух».
С детьми были женщины — воспитатели. За старшего — мужчина — инвалид с пустым рукавом, заправленным за пояс гимнастерки. Мужчина рассказал, что дети из ленинградского детдома на Малой Охте. Их вывезли из блокадного города по апрельскому льду Ладоги и все лето они пробирались в тыл. Многие умерли, так и не оправившись от болезней, многие — погибли под бомбежками. Война догнала их в Армавире. Когда железную дорогу разбомбили, детей пересадили в подводы и направили в Теберду. «Планируем через Клухорский перевал уйти в Абхазию, но боюсь, довезем не всех, — сказал однорукий, — Многие, пожалуй, помрут в дороге».
«Зачем мучить детей дорогой? Почему не раздали по домам?», -спросил у старшего председатель сельсовета Сагид Шовгенов.
«Мужчина протянул в их сторону единственную руку: «Ты на их лица посмотри — сколько здесь евреев. Кто же их возьмет? Немцы расстреливают за укрывательство евреев». Аульчане раздумывали недолго. Разобрали по домам тех, кто согласился остаться, и тех, кто не мог уже продолжать путь — всего 32 ребенка.
На земле у подводы сидели две сестрички — Катя и Женя, и их старший брат Валентин. Женя и Валентин отказались остаться. Катю уговорил Абдурахман Охтов: «Идем к нам, дочка. Не бойся. Ведь мы с тобой одной крови, мы — люди».
Вечером председатель колхоза Хусин Лахов, председатель сельсовета Сагид Шовгенов и Мурзабек Охтов собрали жителей села. Прошел слух, что гитлеровцы прорвали фронт и скоро будут в Бесленее. Помня о словах однорукого, решили дать ленинградским детям черкесские имена и фамилии и записать их в сельскую книгу, как рожденных в ауле.
Володя Жданов стал Володей Цеевым, Катя Иванова — Фатимой Охтовой, Витя Воронин — Рамазаном Адзиновым, Марик ( фамилия не сохранилась) — Мусой Агаржаноковым, Саша (фамилия не сохранилась) — Рамазаном Хежевым. Единственный, кого не «переписали», — 14-летний Алексей Сюськин. Он прожил в семье Патовых до 18 лет, потом ушел в армию и больше в аул не возвращался.
Хусин Лахов распорядился раздать семьям, приютившим ленинградцев, остатки скудных колхозных запасов (пшено, кукурузу и мед), — для восстановления сил больных детей.
Вскоре немцы прорвали фронт. Обозу с детьми не удалось выйти на перевал, их настигли в Теберде и всех расстреляли. Откуда немцы узнали, что часть детей осталась в Бесленее, -неизвестно. Может, выдал кто, а может кто-то из воспитателей вел записи и они попали в руки фашистов. Но детей искали именно в Бесленее.
Розысками руководил обер-ефрейтор Освальд. Выспрашивал про еврейских детей у Сагида Шовгенова. Говорил, что это необычные дети, и их надо срочно изолировать. Сверяли детей аула с записями в сельской книге, но эта процедура, благодаря предусмотрительности Шовгенова, результатов не дала. Людей уговаривали, таскали на допросы, угрожали расстрелом за укрывательство, но все тщетно — ни один житель аула не выдал детей.
Мурзабек Охтов при немцах стал старостой аула и, как мог, спасал не только ленинградских детей, но и всех жителей аула. Надо сказать, что в здешних аулах после прихода оккупантов часто старики приходили к уважаемым в селе мужчинам и просили их стать старостами. «Пойми, если ты откажешься, назначат какого-нибудь негодяя, который причинит нам много зла», — уговаривали старики. И мужчины соглашались. Многие им обязаны жизнью, и многих из них расстреляли после освобождения республики как изменников родины.
Одним из таких мужчин был Мурзабек Охтов.
Известен случай, когда какой-то стукач принес в сельскую управу список жителей аула — коммунистов, активистов и т.п. и заявил, что их всех надо расстрелять. Охтов не дал стукачу договорить и стал избивать его в присутствии немецкого офицера. Офицер спросил старосту: «За что ты его бьешь, ведь он говорит правду?». Охтов ответил: «Он, лжец, и при советской власти бегал со списками и требовал всех расстрелять! А теперь пытается настроить аул против германских властей!». Офицер поверил старосте.
За 5 месяцев оккупации в Бесленее Мурзабек Охтов не смог спасти лишь одного парня. В ауле вспоминают, что вроде бы его обвинили в покушении на немецкого солдата.
После войны Охтова арестовали за сотрудничество с оккупационными властями, но через две недели освободили — посадить такого человека даже у чекистов не поднялась рука.
И дети выжили — благодаря заботливым рукам новых матерей и «лаховскому» хлебу. После войны большинство детей нашли родственники. Тех, кого разыскали, перевезли в сталинградский детдом, откуда их забрали родные.
Те, кого не нашли, остались жить в Бесленее. Женились или вышли замуж, родили детей. Каждый занял достойное место в жизни и снискал уважение односельчан благородством натуры и… необыкновенно трепетным, даже по меркам горцев, отношением к родителям.
Фатима Охтова (Катя Иванова) вышла замуж и родила пятерых детей. К ее счастью, после войны нашлись ее брат Валентин и сестра Евгения. Единственные, кто выжили из обоза. По дороге в Теберду их приютили в станице Новоисправненской. Валентин вырос, вернулся в Ленинград, встал на ноги и стал звать сестер. Только они не поехали. Слишком вросли в эту землю, ставшую родиной их детей, казачка Евгения и черкешенка Фатима.