«Черкесские предания»: изложение с элементами сочинения
В Мраморном зале Российского Этнографического музея, в одном из самых красивых выставочных залов Санкт-Петербурга, 21 сентября зазвучали черкесские предания. Зазвучали бессловесно, но очень выразительно и ярко. Здесь открылась выставка, подготовленная Модным домом Madina Saral’p совместно с Этнографическим музеем и мастером народных промыслов из Нальчика Вячеславом МАСТАФОВЫМ.
Эта трогательная, красивая и очень женственная (несмотря на представленные здесь оружие и черкески) экспозиция рассказывает о том, что народ живет не только экономическими и социальными реформами, современной системой коммуникаций и общественно-политическими переживаниями, он хранит свою историю не только в истлевших летописях и хрониках, памятниках архитектуры, историях триумфальных битв или, наоборот, горько проигранных войнах. Этнос сохраняет свой дух в языке, духовной культуре и произведениях декоративно-прикладного искусства, предметах материальной культуры. Именно эти безмолвные, а потому очень честные свидетели прошлого стали главными героями выставки «Черкесские предания» (Шедевры и раритеты прикладного искусства черкесов XIX-XXI веков).
Пришедшие на открытие выставки гости – истинная петербуржская интеллигенция: Яков Аркадьевич ГОРДИН – литератор и редактор журнала «Звезда»; Юрий Юрьевич ПИОТРОВСКИЙ – старший научный сотрудник Государственного Эрмитажа, заместитель заведующего Отделом археологии Восточной Европы и Сибири; Борис Валентинович АВЕРИН – известный литературовед; Владимир Юрьевич МАТВЕЕВ – заместитель генерального директора Государственного Эрмитажа. Особый вклад в проведение и составление экспозиции внес ведущий научный сотрудник Этнографического музея Владимир Александрович ДМИТРИЕВ, который также является специалистом по этнографии адыгов. В своем выступлении он подчеркнул, что музей придает большое значение мероприятиям, которые знакомят публику с культурой Кавказа: «Несмотря на трагические страницы истории черкесов, осталась уникальная культурная среда. Ведь цивилизация адыгов была великой цивилизацией». Особые отношения Санкт-Петербурга и кавказских народов подчеркнул и Яков Гордин, сказав, что выставка «Черкесские предания» – неоспоримое тому подтверждение. Сама Мадина САРАЛЬП в стенах музея, где в течение многих лет работала Е.Н. СТУДЕНЕЦКАЯ – первый исследователь кавказского и, в частности, адыгского женского костюма, выразила благодарность тем, кто хранит раритеты национальной культуры, находящиеся в северной столице России, изучает их в разных аспектах и способствует проведению подобных экспозиций.
На балконе Мраморного зала квартет из международного симфонического оркестра Капеллы «Таврической» исполняют «Кабардинский квартет» Сергея ПРОКОФЬЕВА и квартет «Бадыноко» Мурата Кабардокова, что придает вечеру дополнительный оттенок переплетения искусств и культур. И когда изящная ширма у входа в зал была убрана, все увидели на широкой красной дорожке манекены в национальных платьях. Впереди всех два костюма из собрания Этнографического музея – подарки, преподнесенные в 1888 году императрице Марии Федоровне, супруге Александра III, во время путешествия царской семьи в Кабарду. Эти жемчужины прошлого демонстрируют поразительное мастерство и тонкий художественный вкус их безымянных авторов. Далее мы видим платья Модного дома Madina Saral’p: восстановленные по старым фотографиям и рисункам, авторские стилизации женского национального костюма, свадебные наряды. Здесь же работы Вячеслава Мастафова: черкески, оружие, традиционные веера – жьыху, расшитые традиционным золотым шитьем, уникальное кабардинское седло. Альберт САРАЛЬП, глава представительства КБР в Санкт-Петербурге, на открытии назвал народного умельца национальным достоянием.
…Невозможно не замереть перед артефактами прошлого – предметами из коллекции художницы. Как только начинаешь думать о тех женщинах, которые примеряли на себя эти изящные шапочки, украшенные наконечниками в форме птичек – архаичного символа женской души, ощущаешь живую связь поколений, вспоминаешь прошлое, дремлющее в нашем подсознании. Эти тяжелые серебряные пояса и маленькие пуговички, стильные кошельки и ажурные тесемки способны сделать то, что не всегда под силу общественным организациям и политическим деятелям: они помогают нам осознать свою национальную принадлежность, ощутить свою уникальность в этом огромном мире. О чем думала девушка, пришивая к нагруднику платья серебряные украшения? Кому она хотела понравиться? На кого хотела быть похожей? О чем мечтала и какая у нее была походка? Все эти вопросы возникают спонтанно, когда смотришь на безмолвных свидетелей жизни, влюбленностей, страданий, материнских радостей и дочерней заботы наших прабабушек – женщин, которые незримо присутствуют в нашей жизни, нам стоит лишь научиться читать знаки этого присутствия. И, как знать, не кроются ли они в узорах традиционного орнамента на нарукавниках бархатного платья?..
Мадина Саральп: В национальном платье ничего случайного нет
— Мадина, вы уже давно профессионально занимаетесь национальным адыгским костюмом, и наверняка процесс его восстановления или стилизации – это во многом и изучение. Видите ли вы в нем какую-то сакральность, скрытый смысл составляющих его элементов и всего ансамбля вместе?
— Безусловно, в костюме любого этноса заложена философия, и ничего случайного в нем, конечно, не было. Каждый предмет, каждый аксессуар, каждая линия были выражением системы ценностей народа. Мы знаем, что все народы выросли из одной колыбели. Это сказывается, например, в том, что основные символы (а их не так уж много) встречаются по всему миру и так или иначе в культурах разных стран будут перекликаться. Единая концепция, которая в них была изначально заложена, потом стала расширяться и разветвляться, расти словно в геометрической прогрессии.
Любая трансформация костюма – это адаптация его в новом времени и новом пространстве, и современный национальный костюм – это, в моем видении, одна только из линий его развития. Любая интерпретация – это динамика костюма, его жизнь; она может быть для кого-то приемлемой, а для кого-то нет, кто-то видит в этом продолжение национальной эстетики, кто-то, наоборот, — нарушение системы. То есть оценки могут быть разными. Но важно то, что любой этнический костюм есть стержневая система. И в зависимости от того, где территориально костюм «располагался», какие у него были ключевые ментальные позиции, во многом зависит то видение красоты, которое есть в любом национальном костюме, и каждый из них изначально очень интересен.
— Чтобы уметь считывать этот сакральный код национального костюма, непременно ли нужно быть носителем данной культуры, или узким специалистом по истории костюма, дизайнером?
— Наверное, заинтересованному человеку эти коды подсказывает интуиция. Причем необязательно выражать словами это знание или владеть полной информацией о том, что это и как. Вот один из недавних примеров: французский режиссер Винсент МУН («Горянка», №37, 2012 г.), пришедший на выставку в Нальчике, сразу же отметил схожесть нашего платья с костюмами других народов мира.
— То есть кавказское, в частности, адыгское женское платье, вписывается в общеевропейскую концепцию национального костюма?
— Средневековое европейское платье во многом перекликается с нашим: детали одежды, нагрудные застежки, рукава, подрукавники… Конечно, и у того, и другого платья есть свои неповторимые особенности, этнические интерпретации. Но сходство между средневековым европейским костюмом и национальным костюмом Кавказа очевидно. Возможно, где-то есть точка культурного пересечения…
Естественно, в деталях мы видим, как каждый человек, каждая женщина самовыражались: это прослеживается в деталях костюма, вышивки, в том, как, скажем, кузнец, изготавливавший пояс, старался подчеркнуть особость своей работы.
— Работая каждый день с этническим платьем, какой вы видите картину прошлого? Как, по-вашему, выглядела женщина, чем она старалась отличиться от остальных на праздниках и джэгу, на девичьих вечерних посиделках?
— Если сегодня желание девушки иметь фащэ – это, скорее, модный тренд, то в начале прошлого века фащэ и аксессуары к нему были настоящим достоянием девушки, им уделяли огромное внимание. Если мы сравним групповые фотографии прошлого века с нынешними, то увидим, что разница колоссальная. Для меня она не столько даже в визуальном восприятии, сколько в характерах тех, кто изображен на фото. Это как две совершенно разные шкалы отсчета. Огромная пропасть между нами — во взглядах на жизнь, в отношении к миру. Мне очень хотелось бы подслушать, о чем они говорили между собой… Я думаю, что больше о чувствах, о каких-то подсознательных, потаенных интуитивных вещах. Сейчас все это более буквально и гораздо циничнее. Мы можем сожалеть о прошлом, но жизнь меняется, и мы меняемся вместе с ней.
Оглядываясь назад, всматриваясь в лица на старых фотографиях, я грущу и тоскую только по выражению покоя на них. Мне кажется, это была особая этническая философия, ведь время им выпало тоже тяжелое и даже гораздо более трудное, чем нам.
— При этом у них хватало времени думать о своей красоте, было желание украшать себя, свою одежду…
— Это было самое увлекательное для них занятие, время тишины и покоя – там, где они общались, делились секретами, создавали особую красоту, которая должна была оставаться и сопровождать их будущие поколения.
— Может быть, красота воспринималась ими еще и как некий оберег?
— Думаю, да. Это хорошее определение. Меня всегда удивляет это: то, что создавалось тогда, имело не только функциональное, прикладное значение, это был и предмет декора. Причем декор всегда соответствовал тому символическому пространству, за которое почти никогда не выходили. Чтобы изменить, например, орнамент на шапочке, девушка должна была быть довольно смелой.
— В чем вы видите основную задачу национального костюма сегодня? Он выполняет какие-то функции?
— Я придаю возрождению этнического костюма, его включению в культурное пространство народа огромное значение. Сегодня, когда утрачивается наша языковая самоидентификация, именно костюм может взять на себя роль определения национальной принадлежности человека, место личности в обществе.
— В своей книге «…В реке времени…» вы говорили, что сегодня фащэ надевается девушками в основном в день свадьбы, чтобы продемонстрировать таким образом связь поколений. Неужели это единственная для адыгского платья форма продолжения жизни в современном обществе?
— Несколько лет назад, когда мы начинали шить свадебные наряды, только платье невесты являлось объектом наших «трансформаций». Но сегодня очень приятной тенденцией для меня стало желание девушек, которые сопровождают невесту, тоже одеваться в нечто такое, что напоминало бы национальный костюм.
Но главное даже не это, а то, что сегодня у меня есть очень много клиентов, готовых заказывать костюм высокого качества, с ювелирными украшениями, который бы можно было передать будущим поколениям. И это платья не фольклорного формата, а именно этнического, который коррелирует с европейским стилем: например, на европейский крой накладываются детали и аксессуары в национальном стиле, благодаря чему это направление становится актуальным и модным.
— И в заключение не могу не спросить: ваши личные надежды на выставку «Черкесские предания»? С каким посылом вы сегодня здесь?
— Посыл всегда один: мы есть, и мы вот такие! И мы живем в этом мире…
— …и мы нужны миру?
— Правильнее было бы спросить: нужны ли мы самим себе? Надо понимать, что удивить кого-то очень трудно после того, как был создан японский национальный костюм, после эпохи Возрождения, после невероятной итальянской архитектуры и так далее. Все, что мы делаем, должны делать в первую очередь для себя и для тех, кто рядом.
Газета «Горянка»
Н. ТЕХАЖЕВА
